Эта статья никогда не была издана в и сохранялась до сих пор только в виде текста, задепонированного в далеком 1984 г. Возможно, после известного пожара ее нет и там. И я никогда не стал бы возвращать ее к жизни, если бы не обнаружил, что некоторые современные авторы обращаются к этому моему тексту. Видимо, этот интерес у них пробудил Д.А.Леонтьев, подробно изложивший содержащиеся в моем тексте идеи в своей книге «Психология смысла» (1999). В связи с этим у меня возникли подозрения, что все последующие авторы не утруждают себя поисками в архивах ВИНИТИ, а обращаются к тексту книги Леонтьева. Чтобы облегчить жизнь коллегам, я и решил воспроизвести этот текст, тем более, что он оказался довольно удачным введением к общей идее, положенной в основу этого сборника.

«Своим пониманием интроспекции Вундт зафиксировал элементаризм и сенсуализм, и в дальнейшем интроспекционизм в своих лабораториях неизменно обнаруживал сенсорные элементы, поскольку они были результатами «хорошего» наблюдения» (Боринг, 2002, с. 32).

Термин – «культурно-историческая теория Л.С.Выготского» – приобрел с годами устойчивый характер. Однако, имеется ряд аргументов, заставляющих терминологически отграничить теорию Выготского от иных культурно-психологических подходов современной психологии. Теория (и методология) Выготского, на наш взгляд, существенно отличаются от всего, сделанного до (и после) него. Иногда исследовательская программа, осуществлявшаяся Выготским и его единомышленниками в 1926–28 гг. (см.: А.А.Леонтьев, 1983), принимается как главное достижение Выготского и его научной школы. В то же время, в современной российской психологии, прежде всего усилиями А.Г.Асмолова (2001; 2002) и В.П.Зинченко (1996а;б; 2000), формируется культурно-историческая психология, которая, безусловно, базируясь на идеях, высказанных Выготским, содержательно выходит далеко за пределы теоретических конструкций, им созданных. Кроме того, в современной психологии (европейской и североамериканской) существует культурно-историческая школа, некоторые положения которой отличаются от принципиальных представлений Выготского (см.: Дорфман, 2001, с. 21–23). Поэтому в данной работе мы предпочитаем употреблять термин «психологическая система Л.С.Выготского», считая понятие «культурно-историческая теория» не столь определенным, как это было несколько десятилетий назад.

Дж. Верч утверждает, что главы 5 и 6 «Мышления и речи» различаются тем, что в них принимается в качестве движущих сил развития: «продвижение» от «комплекса» к понятию или возникновение понятий в общественно обусловленной деятельности (Верч, 1996, с. 60).

Когда известного русского историка, профессора Московского университета Т.Н.Грановского обвинили в том, что история служит ему только для высказывания своего воззрения, он отвечал оппонентам: «Это отчасти справедливо, я имею убеждения и провожу их в моих чтениях; если б я не имел их, я не вышел бы публично перед вами для того, чтобы рассказывать, более или менее занимательно, ряд событий» (см.: Герцен, 1969, с. 464).

По справедливому замечанию А.Н.Ткаченко, «Выготский при объяснении сущности используемого им „метода анализа единиц, а не элементов“ скорее имеет в виду метод исследования, а не изложения знаний» (Ткаченко, 1983, с. 5).

«Понятие единицы теснейшим образом связано с понятием модели. Другой вопрос, что эта связь не всегда осознается» (Леонтьев, 1968, с. 9).

«Почему, скажем, с точки зрения современной науки невозможен вечный двигатель? Потому что его существование противоречит принципам сохранения энергии, составляющим необходимый компонент современной физической картины мира.

Но то, что представляется принципиально невозможным (или, наоборот, принципиально возможным) в рамках одной картины мира, оказывается возможным (или соответственно невозможным) в рамках другой» (Швырев, 1984, с. 220).

В.С.Швырев высказал и более формализованную, но сходную концепцию, состоящую в том, что «в научно-познавательной деятельности… необходимо различать направленность на разработку собственно смысла, содержания абстракций, определяющих специфически научный образ мира, и средств, делающих возможным усвоение эмпирической информации в этом научном образе» (Швырев, 1984, с. 186), и что формирование научной эмпирии невозможно без познавательной деятельности второго типа.

«Понятийная (или концептуальная) рамка (или схема)» – это не просто набор понятий, свойственных тому или иному ученому, направлению, школе, но более емкое представление, фиксирующее как бы общий контекст, в рамках которого работает исследователь» (Андреева, Богомолова, Петровская, 1978, с. 30).

«Приняв положение о том, что предмет психологии конституируют ее категории, мы избираем ориентир для отграничения преднаучной психологии от научной не по ее объекту (во всех случаях им является психическая реальность), не по ее методическим средствам (эксперимент и др.) и не по ее организационным формам (лаборатории, кафедры и т. д.), а по предмету)» (Ярошевский, 1971, с. 112).

Близким является понятие «мир» в контексте теории С.Л.Рубинштейна. Здесь «мир» – это преобразованное человеком бытие, действительность, созданная человеком (см.: Абульханова-Славская, 1989).

«Без структуры нет никакой раздельности. А если в предмете нет никакой раздельности, то это значит только то, что мы не можем приписать ему никаких свойств. Ведь всякое свойство предмета уже вносит в него какую-то раздельность» (Лосев, 1983, с. 17).

По определению В.И.Свидерского, «структура принимается нами как закон, принцип связи элементов в рамках данного целого» (Свидерский, 1983, с. 60).

В данной работе невозможно остановиться на сходных теоретических построениях, развивавшихся другими исследователями. Но нельзя не упомянуть о теории функциональных систем П.К.Анохина (1978), о физиологии активности Н.А.Бернштейна (1990). Отметим также построение концепта «квазиобъект» А.А.Леонтьевым (1999) в контексте деятельностной теории общения.