Глеб почувствовал, как к его щекам приливает кровь. Он ожидал такой реакции, но все равно это было неприятно.

– Да нет… просто… мне вчера показалось, что она другая, – пробормотал он, стараясь говорить как можно более небрежно. – Какая-то… кривая, что ли. И цвет другой. Наверное, просто глюк словил.

– Глюк? – усмехнулся Андрей. – Якушев, ты что, грибов каких-то объелся? Или травку куришь втихаря?

– Да иди ты! – огрызнулся Глеб, хотя в глубине души ему стало по-настоящему не по себе. – Просто… ну, знаете, бывает, когда смотришь на что-то долго, а потом оно кажется искаженным. Оптическая иллюзия.

Но друзья уже подхватили шутку.

– О, Якушев у нас в астрал выходит! – хохотнул Макс. – Скоро начнет НЛО над Зареченском видеть и с зелеными человечками разговаривать.

– Ага, – поддакнул Андрей, – или скажет, что директор школы – это замаскированный рептилоид.

Глеб замолчал, чувствуя себя полным идиотом. Он понял, что больше ничего говорить не стоит. Они ему не верят, считают его чудаком. И, что самое страшное, он сам начинал сомневаться в своей адекватности. Может, они правы? Может, это действительно был просто глюк, игра воображения, вызванная усталостью или чем-то еще? Ведь не может же быть, чтобы он один видел то, чего не видят другие. Это было бы… слишком странно. Слишком похоже на начало какого-то тихого, незаметного безумия.

Он попытался отшутиться, перевести разговор на другую тему, но неприятный осадок остался. Он больше не был уверен ни в чем. Ни в том, что он видел, ни в том, что он сам – нормальный, здравомыслящий человек. И это сомнение было гораздо хуже любой неправильной вывески. Оно разъедало его изнутри, как кислота, оставляя после себя лишь пустоту и страх. Страх перед собственным разумом, который, возможно, начинал его обманывать.

6.

Петр Семибратов не был образцом наблюдательности или тонкой душевной организации. Его мир был прост и понятен: есть сильные, и есть слабые; есть те, кто командует, и те, кто подчиняется. Оксана Кривцова, его девушка, определенно относилась к первым. Она была яркой, властной, всегда знала, чего хочет, и умела этого добиваться. И ему это нравилось. Рядом с ней он чувствовал себя еще сильнее, еще значимее.

Но в последние дни он начал замечать, что с Оксаной что-то не так. Она стала какой-то… рассеянной. Могла по нескольку раз переспрашивать одно и то же, забывала о встречах, о которых они договаривались накануне, или вдруг посреди разговора замолкала, уставившись в одну точку, словно ее мысли улетали куда-то далеко-далеко.

Вчера, например, они сидели в их любимом кафе (не в «Арабике», нет, туда они ходили редко, предпочитая более шумные и «молодежные» места), и он рассказывал ей о какой-то своей очередной «гениальной» идее, как «поднять бабла» на перепродаже чего-то там. А она вдруг спросила:

– Петя, а как зовут твою собаку?

Он опешил. У него никогда не было собаки.

– Ксюх, ты чего? – он удивленно посмотрел на нее. – У меня нет собаки. Ты же знаешь.

Она моргнула, словно вынырнув из какого-то своего мира.

– А… да? Ой, прости, что-то я… заработалась, наверное. Голова кругом.

Или вот еще. Она всегда следила за своей внешностью с почти маниакальной тщательностью. Каждый локон, каждая ресничка, каждая деталь одежды – все должно было быть безупречно. А тут он заметил, что она иногда выходит из дома с небрежно накрашенными губами, или с пятнышком от кофе на блузке, чего раньше с ней никогда не случалось. И взгляд у нее стал каким-то… потухшим. Раньше в ее глазах всегда плясали чертики, а теперь там была какая-то пустота, словно кто-то выключил свет.