Солерно, некогда миролюбивое государство, в котором процветали наука и искусство, чтили память предков и поклонялись Кетцалькоатлю, крылатому богочеловеку, устраивали карнавалы и сиесты, страна, в которой полицейские носили красивую форму, развозили по домам подвыпивших граждан и понятия не имели, как ловить преступников… сегодня превратилось в военный лагерь, каждый человек мужского пола с шестнадцатилетнего возраста считался военнообязанным и проходил срочную службу вдали от дома и семьи. Сегодня Солерно перестало быть мирной страной – Аугусто Паччоли придерживался политики расширения границ и вынашивал планы переустройства мира по образу и подобию своего диктаторского режима.

Но Зигфрида Бер ничто не пугало: он подпитывался силой желания наверстать упущенное и планировал жить вечно. И пока все задуманное у него получалось. Почти все. А то, что оказывало сопротивление, воспринималось канцлером не более чем временными затруднениями, с которыми он хладнокровно справлялся всегда. Чего-чего, а ждать он умел.

В голове Зигфрида Бер для каждого вопроса, требующего в решении его личного участия, были свои полочка, коробочка, конвертик, ящичек – в зависимости от степени значимости и предполагаемого количества затраченных усилий. Ситуация с Аугусто Паччоли, стоившая ему полутора лет напряженной закулисной политической борьбы и нескольких миллионов песо, разрешившаяся для Зиги завоеванием расположения диктатора и получением статуса канцлера Солерно, вполне укладывалась в конвертик с маркировкой «требует небольшого времени и среднего ресурса», тогда как вопросу вербовки племянницы старший из рода Бер выделил значительную часть сознания размером с ящичек, запирающийся на кодовый замок, причем набор символов Зигфрид примерно знал, но напрочь забыл последовательность и все еще пробовал подобрать подходящую комбинацию. Другие полочки и коробочки, заполненные значимыми для канцлера вопросами, вместе с ящиком Ниньи и конвертиком Аугусто Паччоли занимали первую половину его разума; вторую, запертую на двенадцать замков и сорок засовов, скрытую ото всего мира, Зигфрид полностью посвятил Вэлу Лоу, властителю Небес, безо всяких уточняющих маркировок.

Зигфрид почувствовал приближение ночной прохлады и вернулся в дом: как бы обманчиво молодо он ни выглядел внешне, восьмидесятилетние кости просили тепла и панически боялись сквозняков. Спускаясь на первый этаж, он остановился на ступенях перед лестничной клеткой между первым и вторым этажами, огромное витражное окно которой привлекло его внимание яркостью цветных стекол, не поблекших за три с половиной сотни лет. В верхней полукруглой части витража в райских кущах на розовом шелковом покрывале возлежали два ангелочка, а третий парил над ними, что-то держа в руках. Взгляд Зиги остановился на этих руках, пытаясь рассмотреть, что в них зажато. Это мог быть цветок или что угодно другое розовато-сиреневатого оттенка. Короткие вьющиеся волосы цвета натурального льна летящего ангелочка напомнили ему голову Ниньи – сейчас она носила точно такую же прическу, придающую ее лицу сходство с древнегреческой богиней Артемидой…

Внизу послышались шаги. Обернувшись, Зигфрид увидел племянницу. Она проходила по холлу первого этажа. На ней было платье из тонкой белой шерсти, едва доходящее до колен и собирающееся складками, точь-в-точь как греческий хитон. Зигфрид замер – настолько поразительным показалось ему сходство Ниньи с Артемидой. Он медленно спустился в холл не отводя от нее глаз.

– Что? – спросила Нина, заметив пристальное, чуть больше обычного внимание к себе. – Что случилось?