Прискакал Мунхэбаяр и известил товарищей, что он пригласил на встречу русских девушек.

– Девушек? – переспросил его подъехавший к группе Жамьян Балданжабон. – Одних девушек? А что же юноши?

Он не осмотрел Мунхэбаяра с головы до ног, как это сделали русские мужики, у бурят это считалось неприличным, но представился ему:

– Мы с товарищем Жамсо вместе были направлены в еравнинские степи. Меня зовут Жамьян, я из агинского улуса Хужартай. Я писатель и поставил своей задачей ликвидировать неграмотность среди нашего народа. Спасибо, что вы все приехали. Как я понял, ты Мунхэбаяр и будешь петь нам новые песни.

– Да, это я, – согласился наш артист. – Я пою не только новые песни. Я люблю исполнять старинные улигеры. В этом мой принцип – уважительно относиться к старине.

– Правильно, – одобрил Жамьян. – А русский язык ты знаешь? Как ты считаешь, бурят-монголы должны овладеть русским языком?

– Конечно должны! – воскликнул Мунхэбаяр, помня слова Марии Юрьевны. – Нам надо влиться в дружную семью народов, а этого без русского языка не достичь. И потом, я пою песни из репертуара великого… великого… Я хочу понимать песни русских.

– А вот, скажем, твой отец, он же неграмотный скотовод? – уточнил у Мунхэбаяра Жамьян.

– В том-то и дело, что нет. Мой отец Ринчин участвовал в Первой мировой войне, остался жив, хотя и тяжело пострадал. Он умеет говорить и писать по-русски…

Мунхэбаяр осекся, потому что дальше последовал бы провокационный рассказ про царевен, посетивших солдатский лазарет и вручивших отцу свиток с мантрами.

– Мы видим, – включился в разговор Жамсо, вбив в скамейку последний гвоздь, – что среди нашего народа встречаются люди с самым различным опытом. И самые бывалые за то, чтобы одолевать неграмотность, учить наравне с родным русский язык. Это открывает широкие возможности равенства со всеми народами.

– Я отражу это в своей лекции, – добавил Гомбожап. – Мы – безбожники. У нас нет такого, что у каждого свой национальный божок или свой святой. Мы преклоняемся перед справедливостью для всех. Мы за освобождение труда во имя расцвета наций. И это я понимаю как расцвет всех видов искусств.

– Это мне подходит, – согласился Мунхэбаяр. – Расцвет искусств. Но вот объясните мне, товарищи, пожалуйста, следующее. В Еравнинских степях есть знаменитый Эгитуйский дацан с изображением Сандалового Будды. Неужели он будет закрыт? Разве это не искусство – воздвигать подобные сооружения, наполнять их красивыми предметами и благозвучиями?

– Может, это и искусство, – ответил Жамьян. – Однако оно уводит прочь от общественных задач. Люди должны находить лучшее среди своих и бороться за нового человека. А в буддизме беспрестанный безысходный проворот колеса сансары. Нет идеи прогресса. Вот в чем дело. В двадцати километрах от Эгитуйского дацана пять лет назад построен улус Усть-Эгита с новой школой. Мы поспорим с ламами: куда поведут родители своих детей – в монастырскую школу или в новую советскую? Конечно в новую советскую!

Мунхэбаяр понял, что его новые товарищи настроены решительно. Он не сможет выполнить просьбу Биликто-ламы и поклониться святыням Эгитуя.

Пыльная площадка с рядами скамеек заполнилась сельчанами, и Гомбожап, готовившийся первым держать речь, обратил внимание, что ни один из зрителей не приехал верхом, никто не привязал своего гривастого любимца к одной из многочисленных сэргэ-коновязей. Это встревожило его. Степняки лишились своих поголовий! Впрочем, Гомбожап это знал. А теперь увидел эту печальную картину своими глазами. Еще когда он доучивался в институте театрального искусства, в Москве прошел Седьмой съезд Советов. Докладчики объявили о превращении нэповской страны в социалистическую: «социалистический уклад стал безраздельно господствующим в народном хозяйстве».