А теперь гремел военный духовой оркестр, к досаде явившихся из бурятской степи коней и старого Булатова. И отовсюду сбегались мальчишки и комсомольцы, комсомолки срывали с голов красные косынки и радостно махали ими. Детские платки их сильно прохудились, а красную косынку достать было милое дело! Попробуйте не дайте – это можно будет отнести к наследию царизма и белогвардейщине. Ради косынки и в комсомол вступить было можно.

Степка, ведший эскадрон и поглядывавший сквозь дорожную пыль на трусившего обочь Булатова, не выдержал и прокричал, вынув из ножен сверкающий на солнце клинок:

– Балта! Дорогой для нас батрак! Вступай в наш строй! Советский Союз для таких, как я и ты!

Он придержал движение, и Чагдару-Балте пришлось притрусить к эскадрону и встать рядом с командиром. Эскадрон двинулся дальше, Степка на ходу обнял старика:

– Ты снова плачешь, Балта! Не плачь! Мы дадим тебе хлеба и соли, а твои внуки доживут до тех дней, когда не будет недостатка в хлебе и соли! Мы победим эксплуататоров всего мира нашей мощной красноармейской рукой!

Всей гурьбой они дошли до нынешней улицы Смолина и от нее поднялись вверх. Там, поблизости от того места, где теперь стоит здание Бурятского государственного университета, тогда было другое, совсем небольшое, деревянное, огороженное массивным деревянным забором. На нем во всю ширь было растянуто красное ситцевое полотно и белела свежая надпись от руки: «Племенная коневодческая коммуна имени Владимира Ильича Ленина». И даже красовалось объявление: «Принимаем заявки на осеменение согласно рабоче-крестьянской очереди». Перед зданием была воздвигнута пахнущая свежей сосновой смолой деревянная трибуна. И по ней прохаживалось несколько человек в черных кожанах – уполномоченный от главы республики Абрам Цыпин и коммунист Банзар Дашиев, назначенный управлять новой передовой коммуной.

Оркестр привел шествие к трибуне, Аяна на Сагаалшан и вся их группа оказались как раз напротив трибуны, Цыпина и Дашиева. Степан скомандовал эскадрону, и мгновенно воцарилась тишина. Цыпин подбежал к краю трибуны. Цепко ухватившись за перила, оставляющие в руках занозы и запах смолы, он прокричал в народные и конские массы:

– Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик!

Красноармейцы и молодежь прокричали «ура».

– Да здравствует Бурят-Монгольская Автономная Советская Социалистическая Республика!

Красноармейцы и молодежь прокричали «ура» еще громче и готовы были кричать «ура» после каждой фразы Цыпина. А он, пылающий пламенем юношеских губ, вдохнул побольше воздуха и снова прокричал, подняв правую руку, чтобы его не перебивали:

– Всюду мы наблюдаем ростки мировой революции! Всюду мы наблюдаем торжество идей Льва Давыдовича Троцкого! Беднейшие бурят-монгольские слои откликнулись на наш призыв строить фундамент своей республики. Эти белые кони лягут в фундамент конского поголовья мировой революции! Размножатся живые моторы, лошадиные силы, и революционное стадо бурят-монгольских коней первое примчится в Лондон и Париж!

Тут Дашиев покосился на оратора. В его речи все как-то немножко резало слух, животноводу хотелось сказать о практической стороне племенного животноводства, и, когда Цыпин назвал коней стадом, он не мог не вздохнуть. И Цыпин слегка замешкался. Обстановка в партии была тревожная. Цыпин не пригласил на митинг ни корреспондентов из «Бурят-монгольской правды», ни фотографа, чтобы ему не вменили потом что-нибудь. Он уже слышал, что дело Льва Давыдовича испытывает торможение со стороны сталинской группировки. А фотограф просто не нашелся. Новая власть потребовала от населения сдать личные фотографические аппараты как наследие царского режима. Всюду эта техника уничтожалась, разбивалась, переходила под партийный контроль, так же как и пресса.