Подошли, постояли в молчании.

«Погиб поэт, невольник чести», – пролетело в голове.

– В 23 года он предчувствовал свой конец, – произнёс я задумчиво.

– Он просто не мог выжить в той обстановке, – отреагировал Фарид.

– Мне кажется, он был забиякой, бузотёром и честолюбивым малым, ему всегда хотелось быть первым, – сказал я с иронией.

– Но биография описывает… – начал Фарид.

– Не будем про биографии, их пишут люди, в зависимости от потребностей властей, – резанул я.

Мы помолчали, я осознавал, что в этом месте много лет назад произошла трагедия. Двое мужчин на пистолетах выясняли отношения и отстаивали собственное достоинство. Ничего нельзя было изменить тогда и тем более сейчас. Минут через пять пошли обратно. Бэла шла немного впереди. Неподалёку расположились неказистые строения, скорее всего здесь жил обслуживающий персонал, ухаживая за клумбами, подкрашивая и поддерживая место дуэли в надлежащем порядке.

Неожиданно из близлежащих кустов самшита выскочила большая собака чёрной масти с коричневыми подпалинами и бросилась к нам, стремительно набирая скорость. Я никогда не видел такую породу, много лет спустя, когда мода на собак достигла бешеной популярности, вспомнил свою первую встречу с ротвейлером. Никто из спутников особой тревоги не показал, но у меня почему-то всё внутри напряглось. Собака приближалась. Когда до неё оставалось метров двадцать, Бэла остановилась и посмотрела на меня. Я увидел бледное, искажённое ужасом лицо.

«Собаки чувствуют, когда их боятся», – пролетело в голове.

Вдруг безотчетно, подчиняясь какому-то странному, воинственному инстинкту я шагнул вперёд и закрыл путь здоровенному кобелю, который сделал ещё несколько прыжков, оскалив ужасные клыки. Я замер в оцепенении. Выпученные глаза собаки упёрлись в меня, словно смертельный взор пистолетного дула, из которого должна была вылететь пуля. Страх и мужество, вступившие в единоборство, отчаянно завибрировали во всём моём существе. На всю жизнь запомнилось мне это невыразимо жуткое состояние на грани жизни и смерти. Впоследствии я не раз думал, что Лермонтов, вероятно, испытывал то же самое, ожидая роковой выстрел Мартынова.

– Стоять! – выкрикнул я уверенно и понял, не сойду с этого места, если набегут ещё десяток этих тварей. Собака остановилась, её большие красные глаза смотрели на меня, устрашая неприязнью и ненавистью. Она зарычала, но я не дрогнул, что-то первобытное бурлило, распирало и наполняло меня, руки чесались, хотелось схватить животное за горло и душить, душить, чтобы не видеть и не переживать неопределённость, которая навалилась на меня, наполняя одновременно страхом и отвагой. Время остановилось, руки Бэлы легли мне на плечи, она уткнулась в мою спину, с левой стороны кто-то убегал, быстро удаляясь.

«Это Фарид», – отметил я равнодушно. Рычание продолжалось, я стоял неподвижно, из последних сил заставляя себя не двигаться.

– Карай нельзя! Фу, – неожиданно прозвучал уверенный мужской голос.

Собака закрыла громадный рот, яростный оскал исчез, она, словно заскучала, продолжая смотреть на меня уже с любопытством, а по моей спине стекало что-то холодное и липкое. Я повернулся к Бэле, бледность ещё не сошла с её лица, но она, пытаясь улыбнуться, сбивчиво проговорила:

– Спасибо! Меня в детстве напугали здоровенные кавказские овчарки. Пастухи меня спасли, но я до сих пор боюсь бродячих собак…»

Из-за кустов вышел человек экзотической внешности, в суконной черкеске с газырями и мягких сапогах.

– Извините, не доглядел, – сказал он вежливо. – Карай умный пёс, никогда со двора не выходил, не знаю, что с ним случилось?