Пока я тут находилась… Пока мы тут находились, ещё до приезда врачей, все проходящие люди, коих было немало, даже не смотрели в нашу сторону. Никто ничего не спрашивал, все только ускоряли походку, чтобы скрыться в глубине мрачного монотонного подъезда. Разумеется, я ничуть не удивлена, более того, не старалась окликнуть их или попросить помощи. Я сидела и боялась даже смотреть в сторону Дани, поэтому задумалась: а стоило ли оно того? Несмотря на греющие душу перспективы, всё произошедшее кажется до абсурда странным. Настолько велик контраст между нашими амбициями и реальностью. Данин поступок (пусть он и видится суицидом, жертвой) был ценнейшим подарком. Тогда я осознала, насколько чуток и свободен был этот человек и как он стремился к ещё большей свободе, подбивая нас на тот же путь.

Даня жив и уже не так важно, сколько нам заплатят и что на это скажет вся остальная «Богема» – так мы называем наше объединение. Но с другой стороны: что может быть ужаснее понимания собственной глупости? Глупости, которая привела к такому развитию событий.

Я уверена, что такое чувство справедливо, сколь ни было пусто это слово, ведь невежество должно быть наказуемо. До чего же мы отчаялись, до какой степени потеряли уважение (даже к себе), гордость, нравственность, что готовы идти на такое?.. Нет. Достало! Пора признаться себе: никакого стыда я не питаю. Потому что мы уже пришли. Мы уже здесь. Поздно стыдиться.

Почему-то очень сильно хочется с кем-то поговорить о случившемся, но делиться этим с врачами я попросту не могу – я точно расколюсь, чем сделаю только хуже.

Подошедший врач, как только Даню погрузили на носилках через заднюю дверь, спрашивает:

– Не хотите позвонить кому-нибудь? Родственникам, друзьям?

Я качаю головой и почему-то не осмелилась что-либо сказать ему.

Звонить действительно нет желания. Особенно родственникам. Я предпочла бы быть одной настолько долго, насколько это возможно. Но не больше.

– Простите, – добавляет он после, – но вам придётся поехать с нами. Свободных машин пока нет. Но для вас будет не слишком много места. Потерпите?

Я киваю. Ещё не такое вытерплю.

Что я сразу не приметила: приехавшие на вызов люди спокойны и милы. В халатах они смотрятся одинаково, но, уверена, они совсем разные и не только на вид.

Тот же врач, что вправлял мне руку, подхватывает меня, с болью где-только-можно я ковыляю до машины скорой помощи, которая оборудована как реанимация. С собой я, разумеется, беру картину, камеру и полароид. Как только я захожу в салон, мне бросается в глаза Даня. Хоть моё тело в ушибах, кровоподтёках и синяках, и, возможно, я получила дюжину переломов, но мне страшно и больно смотреть на него. Я думаю, что вновь расплачусь: перевязанная голова даже под слоями бинта казалась гротескно опухшей, обильные гематомы по всем рукам, порванная одежда… Голову я отвожу с сумасшедшей скоростью, что аж позвонки хрустят, но в глазах долго стоит искалеченное тело.

Меня кладут рядышком с ним на места для сидения, где очень узко. Благо, я не самая полная девушка.

Последнее, что я вижу в заднее стекло перед тем, как мы начинаем ехать, – кота, который продолжает лежать так же неподвижно, как и лежал. Рыжий мешочек несчастья. Я отчётливо вижу его силуэт, даже когда фельдшер заходит в кабину и закрывает заднюю дверь.

Сиденья тут жёсткие, даже слишком. Полезно для осанки. Но разве сейчас время быть оптимисткой и искать плюсы? Лежать больно и, как бы я ни хотела вздремнуть, этого сделать не получится. Теперь-то я понимаю, почему говорят: «Скорая помощь никогда не спит». С такой шальной ездой даже моргать страшно: машину трясёт на каждой кочке, трещинке, выбоине, борозде асфальта, словно автомобиль вслепую выискивает путь на дороге, для этого ощупывая все, что попадается под колеса. Мы мчим. На светофорах водитель включает мигалку с сигналом, чтобы не терять времени на остановки.