Ничего не меняется. Всё те же аргументы. Я, разумеется, ни за что не выдам своих истинных намерений: что улечу, что поступлю в международный университет, о том, как будут проходить значимые повороты в моей судьбе. Ведь самый значимый поворот уже произошёл. А мама даже и подумать не могла, что я знаю другой язык. Вообще её кругозор заключён строго в рамках работы в офисе и ограниченном представлении о возможностях что-то поменять в жизни: когда живёшь на автомате, некогда задуматься. Принцип существования (иначе не назовёшь) – «опасность за каждым углом». А потому никаких изменений в жизни, никаких серьёзных событий. Всё плавно и размеренно… Готова поспорить: вопрос «Что случиться, не пойди моя мать на работу?», – останется без ответа.

– Как себя чувствуешь? – добавляет она, погодя, когда успокоилась. Снова накидывает маскировку правильности.

Моё многозначительное «нормально» приходится ей по душе.

– Слушай, мам, можно я тебя кое о чём спрошу? Ты только не перебивай. – После её «давай» начинается список моих претензий, которые пополнялся со времён токсичной юности: – Я очень сильно тебе благодарна, просто за то, что ты есть. Честно. Ты работаешь, работаешь и работаешь, но ещё ни разу я не слышала от тебя, чтобы ты была этим довольна. В смысле, ты рассказываешь о работе, как о чём-то невыносимом, и я тебя понимаю. Вероятно, ты хочешь, чтобы моя судьба не была схожа с твоей, чтобы моя жизнь была как можно лучше. Но разве ты ни разу не замечала, что этим ты меня ограничиваешь, всё время ставишь какие-то правила? И не было задней мысли… Скажи, не было, что вот-вот дочка отвернётся от тебя…

– А ты отвернёшься? – На её лице резко вырисовывается траур.

Я немедля отвечаю:

– Мне кажется, именно в таких ситуациях взрослеют люди. Это и есть тот самый мифический жизненный опыт, о котором ты мне постоянно твердишь. Нет, я не отвернусь. А опыт как раз заключается в том, что я знаю почему именно я этого не сделаю… – Пояснять я считаю излишним.

Палата впадает в молчание, словно после серьёзной ссоры, когда никто не может сделать первый шаг для примирения. В это время я поглядываю на картину (теперь мне можно было лежать немного в наклоне).

«РБЖ» гипнотизирует. Сама красота природы смотрит на меня, бессмысленная, просто протекающая. «Это факт сам по себе», – как сказал бы Даня.

– Почему же ты раньше ничего не говорила, Полина?

– А ты бы слушать не стала, – огрызаюсь я. – Ты серьёзно не помнишь? Не помнишь, как я пыталась вывести тебя на этот разговор? – Она сидит без своей привычной напыщенности важной мамаши. – Каждый раз, когда я говорила: не хочу, зачем мне это, и тому подобное. Не помнишь?

И снова молчание.

До тошноты доводит это молчание… Сколько можно ничего не видеть вокруг себя, сколько придумывать несуществующих проблем и сколько действительных проблем не замечать?

– Знаешь, Полин… – снова начинает мама, – ты права. Что я буду собственную дочь под крылом всё время держать?.. Ты права, – она кивает головой так интенсивно, что мне послышался хруст. Остеохондроз.

– Но и ты меня пойми… Должно быть, я не умею изображать свою любовь. Делала это так, как получается.

– Мам, перестань, я всё понимаю, – пытаюсь прервать её я.

– Нет, послушай. В такой ситуации я останусь совсем одна, понимаешь?.. Полина… – Пока она это говорит сопли так и текли у неё из носа; слёзы она сдерживает. Она пытается незаметно вытереть их платком, а я сижу тихо-мирно, стараясь не возбуждать её сильнее. – Пообещай мне, пожалуйста, что будешь звонить, что будешь навещать. Знай, мой дом для тебя всегда открыт. Что бы ты в своей головке не придумала, что бы потом не сделала – всё в твоей воле. Всё равно не пойму, почему ты не говорила прямо…