Согласно Рашид ад-Дину, уже на следующий день Мунке лично начал следствие против царевичей во главе с Ширэмуном [Рашид ад-Дин, 1960, с. 135]. Джувейни же сообщает, что «два дня их ни о чем на спрашивали» [Джувейни, 2004, с. 420]. По-видимому, в это время производился опрос свидетелей – слуги ханской ставки, обнаружившего оружие в телеге, военачальников, осуществлявших задержание заговорщиков, и проч. (кроме того, можно предположить, что это ожидание оказывало своего рода психологическое давление на задержанных).

Тем не менее оба средневековых персидских историка согласны в том, что следствие начал сам хан Мунке, который лично производил допрос главных заговорщиков. И если Вильгельм де Рубрук сообщает, что царевичи из рода Угедэя сразу же сознались [Рубрук, 1997, с. 132], то персидские авторы, напротив, указывают на то, что они всячески отрицали свою вину, а атабек (наставник, воспитатель) Ширэмуна, схваченный вместе с ним, будучи подвергнут пытке – битьем палками, взял вину в заговоре на себя, после чего закололся, чтобы не сказать больше [Рашид ад-Дин, 1960, с. 135–136][33]. Именно отсутствие показаний подозреваемых и других улик заставило хана Мунке поручить более масштабное и глубокое разбирательство дела нойону Мункесару.

Сначала был определен круг подозреваемых – высокопоставленных чиновников и военачальников, служивших царевичам из рода Угедэя, «из которых каждый воображал себя таким высоким, что [даже] горнему небу до него не достать»: все они[34] по приказу Мунке были доставлены в ставку и задержаны. Свою задачу Мункесар и его подчиненные видели в том, чтобы допросить подозреваемых «очень тонко, пока в конце концов в словах тех людей не появилось противоречие и не исчезло всякое сомнение в их непокорности» [Там же, с. 136]. Таким образом, можно сделать вывод, что подследственные подвергались многократным допросам с проверкой и перепроверкой их показаний путем сравнения и, возможно, очным ставкам, в результате чего и были выявлены расхождения, позволившие в конце концов добиться правдивых показаний и, как следствие, предъявить подозреваемым обвинение в заговоре против хана.

После этого Мункесар-нойон доложил о результатах проведенного расследования Мунке-хану, который, как утверждают персидские историки, намеревался простить заговорщиков, поскольку они «единодушно сознались и повинились». Однако его приближенные якобы выступили против такого решения, довольно цинично отметив, «что промедление и отказ воспользоваться таким удобным случаем для устранения противника является далеким от правильного пути»[35]. В результате 77 приближенных царевичей-Угедэидов были приговорены ханом к смерти и казнены как «замышлявшие измену и побуждавшие царевичей к ослушанию» [Джувейни, 2004, с. 422; Рашид ад-Дин, 1960, с. 136–137; Золотая Орда…, 2009, с. 186]. Только в вышеупомянутой маньчжурской «Истории Небесной империи» сообщается, что следствие и суд над приближенными царевичей по поручению хана осуществлял непосредственно Мункесар, который их «всех убил» [История…, 2011, с. 75][36].

Довольно странную позицию Мунке занял в отношении руководителей заговора – самих потомков Угедэя. Ширэмун, являвшийся претендентом на ханский трон, вместе со своим двоюродным братом Наку был отправлен на фронт – в армию Хубилая, брата Мунке, который вел боевые действия против империи Сун. А Ходжа, сын Гуюка и родной брат Наку, «по заслугам его жены» был просто выслан в отведенный ему юрт на Селенге [Рашид ад-Дин, 1960, с. 139].

Резкий контраст этому составляет привлечение к суду, а по его итогам – к ответственности других царевичей, которые, кажется, вообще не участвовали в заговоре против Мунке, но были известны как сторонники потомков Угедэя. Речь идет о членах семейства Чагатая, которые специальным приказом были вызваны в ставку Мунке (по другим сведениям, прибыли добровольно, чтобы снять с себя подозрения): Есу-Мунке