– Зинке?

– Да какой Зинке, на грех навел, а вот именно моей любимой Пиковой Даме.

– Ты мне, следовательно, а я при этом получаю в два раза больше – ты?

– В три.

Но, мил херц, в таком разе калош вообще не напасешься.

В тюрьме – как обычно ни за что, его спросили:

– Чем ты обычно любишь заниматься?

И на этот раз не имелось в виду: шить наволочки или – тоже шить, но уже железные матрасы.

Хотелось, конечно, спросить, что под ним, или над ним? – но только, видимо, в отдаленном будущем, ибо сейчас – когда человек еще голый его легко послать даже коз пасти, как сына Одиссея Телемака, не ожидая уже никогда, что его папа хоть когда-нибудь вернется.

И он вернулся, но не с доказательством билатеральности всех органических молекул, как фундамента для расшифровки неувязок реакций некоторых органических молекул, с желтой книгой Альберто Моравиа.

Сам выбрать не мог – бог за тя, мил херц, выберет. Но парадокс всё-таки:

– Как за Моцарта или за Сальери?

Ибо Сальери был послан в сторону иную, но, скорее всего, именно, как Моцарт.

Когда? Пока непонятно.

Он пришел опять на четвертый курс, и на первой же лекции американского известного биолога, но не Уотсона и не Крика и даже не Полинга, конечно, которые так далеко – как в Россию – не ездили:

– Заметил вынужденную ошибку лектора, – которую тот представлял, как невынужденную – что, значит так, как и не знал ничего о ее существовании.

Спросил вечером у соседа по палате, ибо отдельных комнат – здесь не было еще мнения – что надо давать даже аспирантам. А с другой стороны, может и правильно – одному дали вон, как Расселу Кроу и заигрался его разум так, что всего их оказалось, мама мия:

– Даже трое, – не считая его самого.

– Что ты спросил? – не ответил он. – Нарочно ли он говорит не всё, что знает? Не думаю.

– Что именно?

– Ну, ты что имеешь в виду, что твою теорию можно доказать для расшифровки его умолчания?

Даже говорить не разрешат.

– Потому что нельзя доказать также быстро, как это успел сделать Мендель, заметив случайно закономерности в наследственности?

– Нельзя доказывать закономерности в наследственности, ибо это будет значить, что.

– Что?

– Нас никто не подслушивает?

– Нет.

– Эта Белка еще не приходила?

– Белка? Так ты и есть Белка!

– Я?! – она так удивилась, что я непритворно оглянулся: чё-то не так, что ли?

Хотя только на время забыл, что мы с ней договорились, как можно чаще не узнавать друг друга, так как я не побежал сразу в загс, как только она спросила:

– Ты женат?

И всё, что она мне возражала – было, да, но только именно то, что я ей рассказал, – едва ли раньше, но не позже – это точно.

– Я, между прочим, думал, что мужчин и женщин не селят вместе в места специально для этого не отведенные.

– Естественно, но пока ты еще рубишь – я их здесь и отвожу.

– Тебя приставили за мной шпионить?

– Прекратив врать, никто не верит в твои теории, и знаешь почему?

– Да, я вас слушаю.

– Никто о них не знает – вот почему?

– Жаль умер академик Ов – ов – он оценит.

– Ась?

– Да, вот так.

– Ну, если так, то и выступи завтра, попроси слово с предварительным условием:

– Я буду говорить в Прошлом.

– Да, почти так.

– Я надеюсь, что он скажет сам.

– Да, почему?

– Прошлый раз я сумел передать ему записку, что знаю секрет его вранья с расшифровкой некоторых уравнений, которые считаются невыполнимыми.

– Ты думаешь он клюнул?

– Что значит, клю-нул? Ему девать некуда.

– Я тебе русским – хочешь ляпну на английском – гутарю по-белорусски: он не знает, о чем ты говоришь.

– Если это так – он должен выдвинуть аргумент, опровергающий мою фундаментальность.

– Вот именно, что только фундаментальность – что будет дальше – ты сам не знаешь.