– Ником Сэром.

Любили похговорить ребята. Один чинно, благородно, как трахтур не в стоянии его водителя выбраться сёдня на пашню, – другой только каялся, грешник, своему азарту, что заставляет его брать с собой в дальнюю дорогу – часто на Кубу – несколько лишних пар тапок, когда в них приходится выйти на двор – там на кубинской территории – по нужде, а уже – скорее всего – конечно, только в пылу ночного воображения – ихний – из недалечка бытующего племени – только перешагни Гибралтар – Никсон или Жорж Пом-Пиду:

– Как разъяснил намедни Владимир Высоцкий, – и давай его крыть, но вот именно, что нет, не через бедро с захватом, а этим тапком да по мордасам, по мордасам, а потом и кинуть вслед не грех.

Ибо:

– Если никого не было, где теперь эти лишние пары тапок? – риторический вопрос, ибо дураку ясно: продали уже на Сот-Бисе. – Ибо:

– Там подделки идут еще дороже, чем подлинники.

Почему? Труднее сделать, ибо там, у Пикассо, было вдохновение, а здесь оно, да, тоже было, но только во время иво проброса через всё поле ихнего, кубинского кризиса, случившегося, как назло, специально из-за противостояния Америке.

Я вернулся с Зоны, и почти сразу получил предложение работать директором ресторана:

– Как сказал директор треста:

– Год поработаешь – с завтрашнего дня замдиректора – поступишь на заочное в Плехановский – который я считал ниже нижнего – через год директором сразу трех ресторанов.

И:

– Ничего, кроме непонятного ужаса не было, если не считать мысли: как найти мысль, чтобы отказаться, никого не обидев?

Посчитал, что бармен – это намного более свободный человек, чем директор, который даже непонятно, чем, собственно, занимается.

– Ты подумай, – сказал он, так как было время обеда, и он сидел в кабинете у зав производством, – которую, как я сразу был уверен, он и хочет передать мне по наследству.

А ее:

– Мне не поднять никогда, даже если иметь в виду, что я занимался в университете самбо, но только, друзья мои, вместо физкультуры, чтобы идти ради этого на подвиги, как Геракл.

Страх был такой необъяснимый, что можно подумать, быть директором для меня – это хуже тюрьмы. Я уже никогда не смогу сделать ни одного открытия, одно, фундаментальное – не меньше, чем сделал Эйнштейн – сделано уже было.

И осталось только, как Апостол Павел, побывать на Луне и на Марсе. Хотя вообще-то я думал про Данте, что пойду, как он через всю Землю по ее радиусу, скорее всего, а даже не по диаметру. Ибо радиус уже сам повернется в сторону Силиконовой Долины.

У Михаила Булгакова непонятно, почему Мастер – далеко даже не слега – а наоборот, точно сдвинулся, как он сравнил себя:

– Высохший банан, – и это противоречие можно объяснить только тем, что Мастер и Маргарита имел восемь вариантов, и за него выбрали тот, где это дело:

– Мытья и Катанья – не рассматривалось подробно.

Ибо больше рассказано в четырех картинках на стене Александра Пушкина в Станционном Смотрителе, чем у Булгакова. Специально сделано, что Маргарита с метлой бьет стекла на восьмом этаже высотки, где жил когда-то критик Латунский, что его-то как раз только благодарить надо, что раскрыл ряд пунктов из Подноготной, которая здесь участвует в капитально-фундаментальной прохиндиаде, против мирных граждан в частности, а против писателей:

– Вообще, – надо кормить только дэзой, – они любят, любят, – но!

До какой степени мы не знали, потому что и не предвидели:

– Так бывает?

Идет девятый вал, а мы собрались на рыбалку, и видим, да, чё-то не то на нашем море-океане, но не до такой же степени, что надо японский мотор покупать к старенькой лодченке, чтобы, как в Холодном Лете – еще давно – года 53-его: