– Ладно, возьми свой с провизией рюкзак, а то, авось, больше не увидимся, мил херц.

– Я? Я не поддамся на вашу провокацию, у меня ничего нет.

Но всё равно мне его на спину повесили, ибо человек не совсем бедный – это уже не масон, а значит, есть надежда, что сразу примут за своего. Но так и не сообщили истинное моё положение, имея, значит, в виду, что только саморазоблачение будет принято, как правда, даже детектором лжи в виде каждодневного семичасового расстрела, а утром или вечером – посмотрим.

И я прыгнул на насыть в темном лесу, как наместник партизан местного лихолетья. Что значит, партизаны, обязательно должны быть в этом лесу, так как они исчезают постепенно в течении пятнадцати лет после окончания войны.

И вышло по плану, меня взяли в плен, приперли на себе в лагерь, чтобы не убили свои, а какие у нас свои:

– Даже с трех раз догадаться трудно.

Рюкзак сразу открыть побоялись.

– Ну, чё вы, боитесь, что ли? – спросил я.

– Дак, естественно, ибо мы погибнем от взрыва – это еще полбеды, но тебя терять нельзя под страхом смерти всех наших родственников, хотя каки у нас родственники, если их всех угнали в Хер-Манию – непонятно, – сказал их то ли командир, то ли комиссар.

Тем не менее, запах тушеного мяса со специями начал распространяться по землянке.

– Оно кроме тушения предварительно обжаривалось? – спросил командир отряда.

Чтобы поддержать беседу я ответил:

– Это последний вопрос, который вы хотели мне задать?

– Может быть и последним, если сохраните нам жизнь, – ответил комиссар.

– Каким образом? – спросил я.

– Возьмите нас с собой, – сказал командир, ибо здесь всех, кто вас видел убьют.

– Вам так сказали? – удивился.

– Тут не надо ничего говорить, – сказал комиссар, – правило обязательное для всех: при секретных операциях все уничтожаются, как мухи.

– Даже если их жужжание кому-то нравилось?

– Кому оно может нравится, кроме пауков, – без знака вопроса ответил вошедший третий в телогрейке с воротом, которого не было у обеих предыдущих телогреешников.

Хотя мне показалось, что комиссар был в шинели, хотя и бросового вида, но всё же – разница.

– Я никуда не пойду.

– Вот ду ю сэй?

– Нет, конечно, у нас нет такого приказа, что:

– За рога поведем, – продолжил командир отряда, мысль комиссара, но тогда придется поставить вас в стойло.

– Что это значит?

– Это значит, – сказал третий, – что пытать вас тоже запрещено. – И тут же добавил:

– Значит вы не он.

– Разве я не сказал вам пароль? – намекнул я на потустороннюю почти связь, которая бывает между сообщниками, когда они уже решились на дело.

Они переглянулись.

– Я не видел, – сказал один.

– Я не слышал, – ответил комиссар.

– Это легко проверить, – сказал третий, – скажите такой пароль, – он не договорил, так как я его сам дополнил:

– Что вы вспомните ответ, – которого никогда не знали.

– Знак вопроса был? – спросил один из них, и оба его сообщника хором ответили:

– Нет!

– Которого никогда не знали, – повторили они хором, как Индиана Джонс в состоянии зомбированного опьянения, что хотел даже принести в жертву храму судьбы ту, которая ему не то, что не дала, но кобенилась прилично, заклиная его:

– Сам намылишься через пять минут!

И посчитали это за ответ на пароль:

– Вспомнить всё.

Втроем мы побежали за сбросившим скорость немецким торпедоносцем, как назвал его комиссар, явившись моему взору опять в шинели, но, конечно, немецкого образца, а – я удивился – было четверо!

– Где еще один? – эта логика даже не проигралась в ожерелье вокруг моей головы, но, авось, его уже не было.

Никто нас даже не спросил, вы куда, нехристи, лезете, так как сразу бросили сидящему на ступеньке, как специально за подаянием солдату охраннику банку тушенки. Так бывает, что была-то эта свинья целиком положена мне в доходный до рейхстага рюкзак, но может так надо, чтобы подменили – не сама же она пакуется в банки, если видно, что дело может дойти до протухания. Это дело само собой разумеющееся для индейцев, и даже используется для угощения дорогих гостей, когда тушканчик пролежит в заблудившемся лесу месяцев на шесть, так сказать, его уже личной творческой доготовки до нашей сладости весчей: