– А деньги ты брала 50 рублей в месяц?

– Брала, покуда матушка его была жива, а как умерла, он и не стал мне платить. Говорит: «Я тебе платил за уход маменьки».

– А как же я?

– Ты совсем, Дашенька, другое дело, как ты родилась, твой папенька приехал, сам понес тебя крестить в церковь, крестным взял какого-то офицера, сейчас он, говорит, генерал.

– А крестная кто?

– Крестная, дай Бог ей царствие небесное, нашего батюшки попадья. Он все оформил, как полагается, что ты его дочь и единственная наследница, только вот завещание никак тебе не дает.

– Даст, куда он денется.

– Давай-ка, доченька, я тебя наряжу.

Зачесав дочери волосы назад, мать стала плести косу. Коса вышла толстая, длинная, ох, какая красивая вышла коса. Мать взяла шелковую широкую ленту и на конец косы вплела, а потом сделала бант.

– Вот так хорошо, теперь можно платок одевать, а можно и так.

Потом мать пошла, у экономки взяла широкую ситцевую юбку и такую же кофту в талию. Надела на дочь, и Даша стала прямо деревенская девка, только лицо своей нежностью да руки белые и мягкие давали знать, что Даша не из простых.

– Ну вот, что-то похоже на деревенское, – сказала мать, – она, доченька, не знаю, как тебе сказать, девка всегда хочет выглядеть лучше, чем она есть, не знаю от природы это или от того, чтобы поймать себе побогаче жениха.

– Ну, ты, маменька, и скажешь, побогаче. Ну, вот я Матвея люблю, что он богатый?

– О нет, доченька, ты себя не ровняй, ты Матвея любишь от повеления сердца, потому что ты богата и не думаешь о будущей своей судьбе, и все-таки ты его любишь за красоту его.

Даша посмотрела на мать и сказала:

– А Матвей говорит, что человек красивый, когда он умный и добрый.

– Это верно, ум и доброта красят человека, а красивого вдвойне.

– Мам, скажи, ведь правда Матвей похож на Иисуса Христа, а?

Мать перекрестилась и поглядела в угол, где стояла икона с изображением Иисуса Христа:

– Ох, доченька, можно ли так? Грешно.

Даша повторила:

– Ну, скажи, похожи?

– Отстань ты от меня с таким вопросом, сердито сказала мать, – Матвей похож сам на себя.

– Верно, маменька, – радостно сказала Даша, – Матвей еще лучше. Матвей выглядит как-то мужественно, такой, ну, сильный, а он, – Даша глянула на икону, – какой-то нежненький, слабенький, только и знает грозиться двумя пальцами.

Мать сердито посмотрела на дочь, подумала:

– Неужто Матвей ей все это вдалбливает, – подумала, но не сказала.

– Значит, папенька хотел избавиться от тебя, – снова начала Даша.

– Да, мерзавец, хотел, – грустно сказала мать и продолжала, – он даже подсылал этого Борова-управляющего, но я поняла, почему он пристает ко мне, да еще оставил на кухне бабу, чтобы следила за мной, если бы одна была, может и совратили, но я очень боялась оставить тебя сиротой. А теперь, когда ты выросла, я плюю на них. Я сейчас за тебя, доченька, не боюсь, а вот за Матвея боюсь, как бы он из-за твоей прихоти не пострадал.

– Маменька, ведь я люблю, а чтобы и не любила хоть как, а Боров все равно бы насплетничал папеньке. Я же больше не могу сидеть в клетке, а Матвей по долгу службы должен меня учить верховой езде. Неужто, дядя Семен бы меня учил, а Матвей глядел.

– Да, оно так-то так, по-нашему с тобой, даже очень хорошо, что вы подружились, а вот как отец-то посчитает.

– Если отец умный, мы объясним ему, а если он негодяй, то тут ничего не поделаешь, придется пострадать. Я, маменька, считаю так: лучше один день жить и радостно наслаждаться, чем долгую жизнь прожить в страдании, муках и неволи.

– Это ты, доченька, так говоришь потому, что ты власть почувствовала, а они крепостные-то со дня рождения своего несут на своих плечах кабалу. Он, может быть, Матвей-то и глядеть на тебя не стал, если бы имел такую власть, как ты.