Кто-то из груманлан, погибая, пережил историю необычайную и, возвратившись в родные домы, справив привальное, приложившись к стопке белого или ковшу браги, начинал мужик вдруг вспоминать под хмельком, какое невероятное происшествие случилось с ним на Бурунах, – его рассказ поддерживала хмельная мужицкая ватага, и на одну необычную историю, смахивающую на завиральню, накладывалась другая, чем-то схожая. Как говорят, после долгого напряжения на промыслах душа вдруг отпотела и потекла, почуяв спокой дорогой, близкие лица и душевное участие, и в этой словесной исповедальности и прорастала та красивая бухтина, которая вскоре займет свое место в истории родного края: «Надо же, пережил и не сломался, самого дьявола обошел и оставил с носом, и тот даже не почесался», – восхитятся за столом. Двенадцать иродовых дочерей зовут к себе скрасить жизнь, а он не поддался на их утехи, их блазни, иди, дескать, к нам в лодку, увезем с собою, будешь красоваться с двенадцатью девками на краю света, жить по-королевски! Забоялся, что ли?.. Да нет, захотел на родину…

Вот эта необыкновенная история, случившаяся с земляком на Груманте, станет служить зверобоям не только духовным подспорьем, но и наукой, как преодолевать препятствия, а не распускать нюни: отсюда и берет начало наука побеждать. Но подобных историй в арктических морях с поморами-мезенцами (и не только) были тысячи, сотни поморов погибли от злобной Старухи-Цинги. Значит, мир мистический не пришел из сновидений, как бесплодное безутешное мечтание, но явился в помощь мореходу, чтобы он уверовал в многоцветье и вездесущность бога: пересилил минутную слабость, не поддался насыльщикам и чаровникам, настрополил волю на победу, и ты уже на вольном коне хоть на край света…

Бог везде и всюду, и даже пралики и шишиги не из области поврежденного ума, но постоянные спутники невидимого живого мира, в котором от рождения и до смерти обитает человек вместе с жителями Зазеркалья. Только не отступайся от Бога, и он никогда не предаст тебя в трудную минуту. Демоны и шишиги, сатанаиловы слуги, – они всегда возле и цепляют тебя в подвздошье, если ты выпустил их из виду и утратил оборону; дьявольи слуги, наверное, не были придуманы, как и весь мир Зазеркалья (полудницы, берегини, русальницы и т. д.), а пришли в становье из покинутой разволочной избы, где недавно скончался от цинги охотник, выплюнув с кровью последние зубы, из тоскливых бесконечных ночей, когда чего только не привидится в жуткой тьме: эти истории наслаивались одна на другую и постепенно обернулись в страшную правду о безжалостной Старухе-Цинге, пожирающей человечину. вот она, злобная Старуха-Цинга, плывет на лодке с красавицами-сестрами вдоль наволока, недалеко от становья, где зверобои грузят коч, готовясь к отплытию на родину, и выглядывает своих жертв, уже готовых отдаться в ее руки: девицы хохочут, играют пьянящую музыку на скрипках, завлекают, заманивают к себе в карбас уже заболевших сухоткою, беззащитных мужиков, готовых ради одного мечтательного сновидения отдать душу злобной старухе, собирающей по Скифскому океану богатую смертную жатву. Но это не писательское сочинение, написанное со слов груманланов, его невозможно придумать, тем более помору, живущему изо дня на день в трагическом сражении за хлеб насущный. Зачем сочинять извилистые ходы сновидений, что живут краткий пьянящий миг и уходят вместе с охотником в ледяную могилу? Но если сочинял литератор, случайно угодивший на Грумант, то следы этого творчества, наверное, отложились бы в романах шведов, британцев, норвегов, датчан: они, эти картины, слишком живописны, чтобы, однажды появившись, пропасть втуне.