– Твою ж мать! – тихо сказал Серебряный. – До Арского поля версты две, так? Кто у нас ближе всех? – глянул он на Воротынского.

– Полторы версты… да это же безумие, причём бесполезное… – тихо проговорил воевода, но тут же как-то собрался. – Под боком у нас только стрельцы воеводы Микулинского и сотни две конницы Шигалея…

– Седлать мне! Я сам поведу Микулинский полк! – очнулся от забытья царь. Курбский со мной!

Примерно через час царь в сопровождении Андрея Курбского поднялся на деревянный помост, который был наспех сколочен плотниками мастера Мологи из подручного кругляка и досок. Сам мастер едва успел проверить крепление перилец и ступенек, как был отодвинут царской охраной – сотня отборных воинов окружила помост на краю леса, после которого как на ладони было Арское поле. Воткнув бердыши в землю и оперев на них пищали, стрельцы образовали позицию по бровке длинного оврага. Из-за засеки полетели не кучно стрелы, по большинству не долетая до двойного строя стрельцов. Но двоих достали, на их место встали другие. Сотник махнул рукой и рявкнул залп. Впервые в истории эти места услыхали раскаты огнестрельного оружия. Плотный белёсый дым, на несколько мгновений окутавший стрельцов, начало сносить ветерком. Тем временем к ряду бердышей подступила вторая шеренга стрельцов. Залп, дыма стало ещё больше и царю со свитой сложно было уже видеть происходящее. Шевелений в обстрелянной засеке и в обозе не виделось. Конный отряд касимовских татар, сабель в 50, двинулся к засеке. За ними споро шагали, почти бежали по грязному подтаявшему снегу микулинские бойцы. По тому, как скоро обоз был облеплен спешившимися касимовцами и подоспевшими стрельцами было понятно, что сопротивления существенно никто не оказал. Началась какая-то возня, донеслись обрывочные возгласы, и даже с удалённой от места событий опушки было видно, что обоз не пустой. Курбский подозвал стоящего рядом конного из детей боярских и наказал сгонять и доложить, что там.

Вдруг Ивану показалось, что помост под ногами забило мелкой дрожью, да и не только ему. Понимание источника этого биения пришло в одно мгновение со следующей сценой: как будто из-под земли, на хорошем разгоне прямо на копошащихся в обозе выкатывала лава всадников с саблями наголо. Числом их было не более трёхсот. Одинаково пригнувшиеся к лукам своих сёдел они не издавали никакого звука, снег-квашня почти гасил топот копыт. Не все стрельцы успели даже понять, откуда их настигла смерть. Между тем рубка была страшно искусной. Нападавшие били отточенными верными ударами каждого только один раз. Тем, кто только успевал обернуться, сносили головы. Касимовцы и стрельцы поопытнее, успевшие поднять над головой оружие, ожидая принять удар сверху, получали саблей по горлу или подбородку снизу по косой. Клинки порхали в руках наездников невероятными синусоидами и встретиться с ними саблей в саблю было невозможно. Даже успевший вскочить в седло касимовец, явно не робкий, не встретил своей саблей противника. Нападавший на скаку уклонился от взмаха, и уже почти разъехавшись как бы играючи описал саблей дугу позади себя. Касимовец уронил голову на грудь и через несколько шагов свалился с коня с разрезанной шеей. Ускоряя галоп всадники как по команде, с наклоном ушли вправо вниз по расщелине в сторону Казанки.

– Это и был Епанча, государь. – вышел первым из оцепенения Андрей Курбский.

– Я хочу их увидеть. Коня! – скомандовал на удивление бодрым голосов Иван. В окружении охраны вместе с Курбским царь подъехал к месту гибели. Но долго всматриваться в куски ещё только что живых и вполне здоровых людей не пришлось. Лежащие вперемежку раздробленные головы, разрубленные торсы и отсечённые руки микулинских стрельцов и татар хана Шах-али, который на Москве откликался и на Шигалея, заметала позёмка. Поднялся сильнейший северный ветер и явно похолодало. Подтаявший снег покрывался коркой и переставал липнуть.