Или более слабым.

Отнюдь. Скорее уж есть та простота, которая входит в привычку, когда обращаешься со своими… друзьями? Приятелями? Знакомыми хорошими? Нет, скорее уж приятели… друзья? Те, с кем жизнь сводила раз за разом. И отношения у них непростые явно.

И знает Еремей про Михаила Ивановича, если не всё, то многое весьма.

Впрочем, думаю, что и наоборот тоже верно. Про Еремея синодник знает не меньше.

– Мы давненько познакомились, – мой интерес не остался незамеченным, как и страх, кольнувший под сердцем. – Нет, мысли я читать не умею. Не исповедник.

Хорошая оговорка.

– Да и они-то не могут. Заставить человека, чтоб сам их изложил – это да, а вот остальное – сказки…

– В каждой сказке, – проворчал Еремей, – и сказка имеется. Твоя правда.

– Исповедники… они наособицу стоят. Это мы – чёрная кость…

– Прибедняется.

Это я тоже вижу. Чёрная кость – это наш батюшка Афанасий, который тихо и покорно тащит свою лямку там, куда начальство поставило. И не жалится, но делает, что может, пусть и по своему разумению. Он искренен в желании спасти души подопечных, хотя и перегибает палку.

– Не суть важно… исповедников немного, ибо дар этот тяжек. Хорошо, когда из десяти послушников, пожелавших принять его, хотя бы двое сохраняют жизнь и разум… иногда трое. Это уже великая удача.

– А… – я собирался задать вопрос, но поймал предостерегающий взгляд Еремея.

– Дарники – это иное. Целительский ли, пламени там, холода, земли и воды вот… иные какие – эти дары передаются с кровью, от отца к сыну или вон дочери. И крепнут или слабнут, тут уж как повезёт, – пояснил Михаил Иванович. – Но… есть ещё один путь, для тех, кто от рождения дара лишён был. Он может принять вышнее благословение и с ним, коль выйдет, толику вышней силы.

Он снова создал на руке каплю света, и тень радостно потянулась к ней.

Экстремалка она у меня.

Хотя… на этот раз остроты поубавилось.

– Сила сия особого толку. Я не смогу сотворить пламя или исцелить человека, или вот изменить течение реки. Зато могу изгнать тварь опричную – вполне. Сперва, когда сила только-только обживается, это твари мелкие… тихони там или вон страдальчицы.

Это что за звери?

– Погань, – пояснил Еремей. – За душу цепляется и начинает поджирать, нашёптывает, что мол, всё вокруг тоска и тлен, и прочее.

– Они влияют на эмоции. И человек постепенно теряет способность испытывать радость. Он всё чаще впадает в уныние, становится раздражителен без причины, зол. Честно говоря, на таких хватает и образка средней руки или вот малого амулета. Но когда их становится много…

– Как в работных домах, – подсказывает Еремей.

– Или на фабриках, заводах. В приютах. Или в иных местах, где собираются люди, которым приходится много и тяжело работать. И постепенно им начинает казаться, что жизнь их глуха и беспросветна. Тварей становится больше. Они и сами меняются… но я не о том. Любой дар должно развивать. Мой растёт через служение.

– И судя по тому, что я видел…

– Лучше забыть о том, что вы видели, – сухо и спокойно произнёс Михаил Иванович. – Со мной была частица кипариса, освящённая драгоценным елеем в Царьграде…

Киваем.

Кипарис так кипарис.

Я и на сосну согласный, но кипарис всяко лучше звучит. Солидней. Как там мои бренд-менеджеры говорили? Главное – концепция. В концепцию сияющей силы, одолевшей тварь потустороннюю, кипарис вписывался однозначно лучше сосны.

– Наш дар изначально пошёл от созданий вышнего мира, – продолжил Михаил Иванович. – И был дан людям, чтобы защитить себя от порождений тени. Охотники были сотворены для того же. Ну и ещё вам куда проще закрывать полыньи. Легче… мы же ставим печать, чтоб она не отворилась вновь. И долгое время так всё и было. Да, случалось всякое. Однако твари опричные считались злом, которое объединяло. Что бы ни думали мы об Охотниках, а они о нас… у нас была одна задача.