– Антон, можешь посмотреть архитектуру модуля аналитики? – подошла ко мне Лена с распечатками схем. – Что-то мне кажется, что мы не учли нагрузку на базу при больших объемах данных.

Я взял схемы, начал изучать. Техническая часть давалась легко – мозг работал, логика функционировала, опыт никуда не делся. Но когда Лена начала объяснять контекст задачи, рассказывать о том, что обсуждалось на вчерашнем совещании с аналитиками, я понял, что упускаю половину информации.

– …и они сказали, что пиковая нагрузка может достигать десяти тысяч запросов в секунду, особенно в конце отчетного периода…

Я кивал, пытался следить за объяснениями, но быстро уставал от необходимости постоянно напрягать внимание. Раньше такой разговор занял бы минут пять, теперь растянулся на полчаса.

– Понял, – сказал я наконец. – Дай мне час, посмотрю внимательно и предложу оптимизацию.

– Спасибо! – Лена улыбнулась, но я заметил в ее глазах что-то похожее на жалость.

Эти взгляды становились все более частыми. Коллеги старались вести себя естественно, но я чувствовал их осторожность. Они говорили со мной медленнее, повторяли важные моменты, избегали сложных технических дискуссий. Меня берегли, как больного ребенка.

Во время обеденного перерыва я обычно шел в кафе на первом этаже, но теперь стал избегать коллективных посещений. Слишком тяжело было сидеть за общим столом, видеть оживленные разговоры и не участвовать в них. Вместо этого я покупал сэндвич и ел в одиночестве, либо вообще оставался на рабочем месте.

– Антон, пойдем с нами обедать, – предложил Максим, один из разработчиков. – Хотим обсудить новый проект, твое мнение было бы полезно.

– Спасибо, но у меня дедлайн по модулю аналитики, – соврал я. – В другой раз.

Максим кивнул с пониманием, но я видел разочарование в его глазах. Раньше мое участие в обсуждениях было естественным и желанным. Теперь я сам исключал себя из командной работы.

К концу недели изоляция стала почти физически ощутимой. Я приходил на работу, выполнял технические задачи, уходил домой. Никаких неформальных разговоров, никаких спонтанных дискуссий, никакого живого общения. Я функционировал как хорошо настроенный инструмент, но перестал быть частью команды.

Дома дела обстояли не лучше. Марина не звонила, не писала сообщений. Квартира казалась музеем нашей прошлой жизни – везде были ее вещи, ее фотографии, следы ее присутствия, но самой Марины не было. Я ходил по комнатам как призрак, трогал ее книги, вдыхал аромат ее духов с подушки, но это только усиливало чувство одиночества.

Попытки связаться с друзьями тоже не приносили облегчения. Алексей, мой старый приятель, несколько раз звонил, но телефонные разговоры превратились в пытку. Я плохо разбирал его речь, постоянно переспрашивал, терял нить беседы.

– Антон, может, встретимся? – предложил он в очередном звонке. – Давно не виделись, поговорим нормально.

– Да, конечно, – согласился я, но в глубине души боялся этой встречи.

Мы договорились на субботу в нашем обычном баре. Я пришел первым, выбрал столик в дальнем углу, подальше от музыки и шума. В баре было довольно людно, звучала фоновая музыка, официанты сновали между столиками с подносами. Все эти звуки смешивались в один гул, на фоне которого было трудно различить человеческую речь.

Алексей появился через десять минут – высокий, энергичный, как всегда полный планов и идей.

– Привет, старик! – хлопнул он меня по плечу. – Как жизнь? Марина рассказывала, что ты болел.

Значит, они общались с Мариной. Интересно, что она ему рассказала?

– Да, проблемы со здоровьем, – уклончиво ответил я. – А у тебя как дела?