Ее слова ударили как пощечина. Может, она права? Может, я действительно хочу уйти первым, чтобы не дожидаться, когда уйдет она?

– Не знаю, – честно ответил я. – Я вообще ничего не знаю. Не знаю, кто я теперь, чего хочу, как жить дальше.

– Тогда давай разберемся вместе.

– А если я не смогу быть таким, каким был раньше?

– А кто сказал, что ты должен быть таким же? Люди меняются. Обстоятельства меняются. Отношения должны развиваться вместе с людьми.

Но я не был готов к развитию. Я хотел вернуться в прошлое, восстановить то, что потерял. А когда понял, что это невозможно, начал разрушать то, что оставалось.

Следующие дни прошли в холодной вежливости. Мы говорили друг с другом только о необходимом – что купить, кто будет готовить, когда следующий визит к врачу. Близости не было. Я спал на диване, объясняя это тем, что из-за лекарств плохо сплю и не хочу беспокоить Марину.

На самом деле я боялся близости. Боялся, что не услышу ее дыхания, ее шепота, всех тех звуков, которые делали наши интимные моменты особенными. Боялся разочаровать ее и себя.

Работать я так и не вернулся. Больничный лист продлевали раз за разом, но я понимал, что долго это продолжаться не может. Коллеги звонили, интересовались моим состоянием, но я просил Марину отвечать им, что мне лучше не беспокоиться.

– Дима опять звонил, – сообщила она однажды вечером. – Спрашивает, когда ты выйдешь на работу. Говорит, что проект останавливается без тебя.

– Скажи, что пока не знаю.

– Антон, может, стоит с ним встретиться? Объяснить ситуацию?

– Зачем? Чтобы он смотрел на меня с жалостью?

– Не все смотрят с жалостью. Многие просто хотят помочь.

– Ничем помочь нельзя.

– Можно. Пониманием, поддержкой, готовностью адаптироваться.

– Я не хочу, чтобы кто-то адаптировался ко мне. Хочу быть нормальным.

– Нормальность – понятие относительное.

– Для меня нет.

Эти разговоры повторялись снова и снова. Марина пыталась вытащить меня из депрессии, а я все глубже в нее погружался. Мир казался мне враждебным, люди – фальшивыми, будущее – безнадежным.

К концу второй недели лечения стало ясно, что преднизолон не помогает. Слух не только не восстанавливался, но продолжал ухудшаться. Елена Владимировна назначила дополнительные процедуры, но я уже не верил в их эффективность.

– Возможно, стоит рассмотреть вопрос кохлеарной имплантации, – сказала она на очередном приеме.

– Это операция?

– Да, хирургическое вмешательство. Но современные импланты дают очень хорошие результаты.

– А риски?

– Как у любой операции. Но в целом процедура отработанная, безопасная.

Я представил себе операцию, реабилитацию, необходимость заново учиться слышать. Это казалось еще одним подтверждением того, что моя прежняя жизнь закончилась.

– Подумаю, – сказал я.

Дома Марина пыталась обсуждать со мной перспективы лечения, но я не хотел говорить на эту тему.

– Может, стоит попробовать имплант? – предложила она.

– Может, стоит найти себе здорового парня? – огрызнулся я.

– Антон, хватит!

– Что хватит? Говорить правду?

– Ты говоришь не правду, а свои страхи. Проецируешь их на меня.

– Я реалист.

– Ты паникер и пессимист.

Мы поссорились так сильно, что Марина ушла к подруге ночевать. Я остался один в квартире, в полной тишине, которая теперь стала моим постоянным спутником.

Сидя на кухне с чашкой остывшего чая, я думал о том, как разрушил самое важное в своей жизни. Марина была права – не болезнь разрушала наши отношения, а мой страх, моя неготовность принять изменения.

Но знание этого не делало ситуацию проще. Я не знал, как остановить разрушение, как вернуть доверие, как снова стать тем человеком, с которым можно строить отношения.