– Простите, но… – тогда словесно начал противиться Григорий.

– Нет, Аксёнов, нет! – развернулся к нему педагог и махнул в его сторону рукой, – хватит, сладкая парочка!

Смешок украдкой прокатился по строю.

– На этот раз плохо справлялся именно он, – добавил учитель и открыл дверь зала, – все свободны.

И ученики поспешно покинули помещение. Участь оставленных же несчастных на этот раз состояла в том, чтобы после уроков сто раз подниматься по канату вверх.

– Сколько ещё тебе? – спрашивал Гриша, стоя с книгой в руке на мостике под потолком музыкально-тренировочного зала.

– Девяносто восемь, – бодро ответил Смирнов, подтягиваясь на руках к потолку.

Аксёнов на это только пожал плечами и углубился дальше в чтение книги, облокотившись руками на перила мостика.

– Что читаешь? – поинтересовался Миша, поднявшись уже который раз к потолку, чтобы продолжить беседу.

– Роман, – ответил тот, не отрываясь от страниц.

– Ого, ты увлекаешься романами?

– А что с ними не так? – наклонив осуждающе голову, спросил ровным тоном Григорий.

– Но это же… вроде как, кхм, для кисейных барышень? – пожал плечами Смирнов, не придавая особого значения словам.

– Но тем не менее пишут их мужчины, – захлопнул книгу Аксёнов и усмехнулся на явное замешательство на лице друга.

– Ну… да.

– Сколько тебе ещё?

– Десять… – прохрипел Миша, из последних сил поднимаясь вверх.

– Бросай это, иди сюда, – сказал Гриша и протянул руку.

Смирнов охотно схватил чужую ладонь и забрался на мостик. Он сел на доски и вытер рукавом лоб, пытаясь в это же время отдышаться. Григорий встал рядом и терпеливо ждал, пока друг переведёт дух.

– Ну и взбучку он устроил, – буркнул Миша, делая глубокий вдох.

– Скажи спасибо, что Берёза к тебе сегодня не пристал, – кивнул Аксёнов.

– Это верно. И на том спасибо.


Мишель поднялся на ноги и подошёл ближе к товарищу:

– Гриш…

– Ну не-е-ет, – качал головой Григорий, смотря в чужие глаза.

– Душу отвести охота! – хлопал себя по груди Смирнов.

– Миш…

– Ну я прошу тебя! Ну, Гришенька!

Он дёргал товарища за рукав будто маленький мальчик, выпрашивающий не то ласки, не то денег.

– Хорошо, – выдохнул Гриша, не в силах отказать, и оглянулся, а потом добавил, – когда все уйдут.

– Спасибо, друг!


Мишель буквально просиял и от нахлынувших эмоций и в искреннем порыве обнял друга. На этот раз Аксёнов решил его не отталкивать, а даже наоборот придерживал за талию, чтобы от усталости товарищ не упал.

И вот оба уже стояли внизу этого же зала. Смирнов с воодушевлением открыл крышку фортепиано, и показались белые и чёрные клавиши, отблёскивавшие в поздней вечерней темноте от света единственной свечи.

Мишель взмахнул руками, и комнату заполнила спокойная музыка, перераставшая в грусть и душевный плач. Это был Моцарт. Юноше нравилось его творчество, поэтому реквием он исполнял каждый раз, когда ему хотелось излить душу. Григорий это тоже прекрасно знал. Он стоял на прежнем для таких музыкальных встреч месте, положив правую ладонь на инструмент. Звуки стройными рядами выскользали из-под пальцев исполнителя, но внезапно вдруг сделали паузу перед самым началом куплета.

Тогда Гриша, ожидавший услышать продолжение, приподнял голову и встретился со взглядом друга, таившим надежду. Аксёнов кивнул и медленно опустил глаза. Он набрал в грудь воздуха, и музыка зазвучала вновь.

– Lacrimosa… – неуверенно начал Гриша, покосившись на товарища, но тот лишь заиграл громче, тогда, набравшись смелости, юноша продолжил, – dies illa…

qua resurget ex favilla

judicandus homo reus.

Huic ergo parce, Deus.

Под конец Гриша так распелся, что потолок начал отдавать звучание его голоса эхом.