Тут вернулся и молодой каретник с запиской в руках. Он отдал её Грише, и сам стал одеваться.

– Прочитай, так ли я написал, – попросил Фёдор, пока заправлял в штаны бледно-серую от времени рубашку.

– Конечно, – отозвался Аксёнов и взглянул на текст.

Стоит ли говорить, что он его полностью устроил. Даже сам он лучше и понятнее бы не написал и не попросил у Смирнова прощения.

– А ты не хочешь отправить? – отдал обратно записку Григорий.

– Не смеши, – махнул рукой Федя, – быстрее будет, если он вернётся и увидит её.

– Ты же вроде должен защищать честь своей почтовой станции.

– Боже упаси, – усмехнулся молодой каретник, запрягая лошадь в яблочко из соседнего сарая, – чтобы она ещё моей была, ха-ха. Смилуйся.

– Ну коли так, значит ничего тебя здесь не держит.

– Верно. Запрыгивай, – кивнул Фёдор и выехал на повозке на главную дорогу.

Гриша забрался внутрь и про себя удивился тому, что даже не встал вопрос кто будет вести.

– На главную дорогу попадём, а там уже ты мне покажешь куда ехать, – не отвлекаясь от пути, проговорил молодой каретник.

– Я в дорогах не силён, – тихо признался Аксёнов, сидя на боковой лавке под навесом и тоже смотря вперёд, – прости меня, Федя.

– Ничего страшного, – неприхотливо ответил тот, взглянув на собеседника, – где семья твоя живёт?

– В Перемышле.

Молодой каретник вскинул голову, прикидывая что-то, а потом повеселел:

– Не печалься, знаю я примерно куда ехать. Представляю себе.

– Спасибо, что помогаешь мне, – робко улыбнулся Гриша и добавил, – хотя совершенно не должен этого делать.

– Хорошему человеку подсобить – всегда в радость, – отзывался Фёдор, – к тому же, говорят, рядом, в Оптиной Пустыни, клирос хорошо поёт.

– А на что это тебе?

Разговор обещал быть интересным. Григорий во всяком случае не мог предположить, как связано каретное дело с клиросом.

– Нравится пение их слушать. Ты бы мне очень услужил, если бы сводил меня туда.

– Мне бы очень хотелось порадовать тебя, но, к сожалению, ничего не смогу обещать. Даже… – Аксёнов немного запнулся, – даже не знаю ещё как именно я на похоронах буду присутствовать.

– А в чём дело? Тебе что-то угрожает? – насторожился молодой каретник.

– Можно сказать и так… – вздохнул Гриша.

Фёдор молчал, чтобы не сбить юношу, если вдруг он захочет продолжить. Так и случилось. Монотонное позвякивание снаряжения на подвижных боках лошадки и стук её копыт немного успокаивали юношу, поэтому он глубоко вздохнул, подсел ближе и заговорил тихим голосом:

– Как матушка почила… Чувствую, отцу теперь никто не помешает и мной заняться. Запрёт меня в поместье и заставит взять всё на себя. Крестьян, семью, земли…

– Чем же это плохо?

Григорий остановился и резко посмотрел на собеседника. Тогда Фёдор понял, что не совсем ясно выразился, поэтому добавил:

– Я из любопытства спрашиваю, не из осуждения.

Гриша заметно смягчился. Он расслабил брови, за мгновение до этого сдвинув их, а потом продолжил:

– Не самым честным трудом это всё заработано. Да и не мало крови и пота моих домочадцев напрасно вложено. Не хочу лишать своих младших сестёр и братьев хлеба, ведь не их это вина, но и свои руки я марать в этом не хочу, – юноша от волнения поджал губы, – и так отец за мной слуг посылает, чтобы те разыскивали меня, так ещё и тот мужчина, назвавший меня музой…

Федя молчал, но немой вопрос был явно написан на его лице.

– Схватил меня за руку в коридоре, – продолжал пламенно рассказывать Аксёнов, – назвал меня своей музой, тоже хотел забрать с собой. Он сказал, что я тенор альтино…. Уж не знаю, что хотел со мной сделать этот человек, но, признаться, мне страшно. Ищут меня со всех сторон. Будто это я разбойник какой-то…