– Так вышло, – считал я секунды, как ввалюсь в свое пристанище и запру двери изнутри.

– У меня времени мало, – недовольно ответил он, – чтобы быстро.

– Времени у него мало… – не успел я закончить фразу и нечто острое полоснуло щеку снова, тут же приложил ладонь к лицу. Почувствовав, как теплая струя пронеслась вниз, но рука чистая крови нет. Необъяснимое ощущение, и тело словно перышко.

Машина резко затормозила у ворот, я выскочил, даже не закрыв дверь.

– Три минуты – прошептал я, вытянув три пальца интуитивно. Голова закружилась от волнения, набираю код вваливаюсь в калитку и падаю.

В голове сумбур, открываю глаза, вижу ее, сидящую у камина.

Я вернулся к ней…

– С добром ли? – прошептала она, резко взглянув мне в глаза.

День 3

Плавно поднимаю веки, лежу полубоком на кушетке, ладони связаны спереди, ноги затянуты в путы. Не успел обежать глазами комнату, увидел тень, нависшую над головой и невесомое дыхание. Она резко присела.

– Подышал воздухом?

– Кто ты, кто ты чччччччерт подери такая… – уже затрясся я, осознавая, что спасения от нее нет.

– Ведунья… – оголила зубы, рассмеявшись.

– А? – только челюсть задрожала.

– Ворожея, – оскал ее стал ярче. – Сядь. Уж вечереет, сутки спать нехорошо.

– Пппошла вввон.

Она опустила голову и злобно посмотрела из-под нахмуренных строгих бровей.

Я резко присел, свесив ноги.

– Мне б искупаться, поможешь? Спинку потрешь?

– Потру печенью, твоей, – усмехнулась, в руке у нее была глиняная тарелка. Она зачерпнула содержимое похоже на грибной суп.

– Сегодня я направлюсь в Париж, после твоей стряпни или на Канары?

– Рот открой, – поднесла ложку к лицу.

– В это время есть грибы?

– Для тебя созрели мухоморы…

Видимо, лицо у меня говорило за себя.

– Сморчкиии… – резво протянула она.

Я вынужденно открыл рот. Она скормила мне всю тарелку. И отсела к печи. Выбросив остатки стряпни за дверь, тут же вымыв тарелку с ложкой в небольшом ведре.

Тишина. Какие-то шевеления у дальнего угла и треск дровишек в печи. А она что-то вышивала и напевала.

– Долго ты меня истязать будешь? – спросил я, но она не реагировала. Отложив вышивку, скрестила ладони, опустив голову, что-то шептала себе под нос.

Я уже выучил наизусть каждую щелочку и текстуру древесных стен. Трещинки на полу, облупленность оконных рам, и стиль их создания, они были словно скрученные тоненькие стволы деревьев. Изучил каждый кирпичик на печи. Рисунок ее платья: синие цветочки с белой серединкой, вышивку на платке: узоры похожие на крылья птицы. Запомнил форму и размер ее изящной стопы, столько она маячила перед носом. Изучил посуду на столе, который был пристроен к подоконнику. Птичьи перья в углах избы. Потолок из балок, узор паутины в левом углу отличался от узора в правом. Один был словно закрученный, второй, как зигзагообразный и тут задумался, почему они разные и как…

– Это пауки-кругопряды, или, как в народе говорят, пероногие, – вмешалась она в мои мысли не поворачиваясь.

Я был просто в шоке, c трудом выдохнул:

– А?

– Тоже задумывалась, почему одни плетут так, а другие иначе, все по наитию. У них заложено здесь, – протянула она ладонь к голове, – либо здесь, – приложила к груди. – У них все проще. Они просто выживают. А людишки живут за их счет, за счет других. А собака просто живет на улице… просто живет… живет… выживает… Но как?

– Как ты это творишь? Проникаешь.

– Подумала о тебе, разум отвел в угол к паутине – все просто. Это вы усложнили.

Просидев еще полчаса, она резко повернулась. Я вздрогнул.

– Иди за хворостом, снег будет еще сутки.

– Сама иди.

– Нельзя.

– Бесы уведут?

– Кто страшнее для меня в ночной мгле?