Мы являлись к Бренде каждую неделю и давно стали частью кофейной тусовки, однако в тот день старики не отводили от нас взгляда, пока мы не сели за свой стол. На секунду разговоры смолкли, и я заметил, как один из стариков посмотрел на свои руки и его лицо стало очень грустным.

– Бедная девочка, – сказала Бренда, глядя на пустой стул, где обычно сидела Грета.

Для них она навсегда осталась школьницей с невинным личиком, приходящей сюда по пятницам, чтобы заказать сэндвич с ветчиной и салатом и банку «Доктора Пеппера». Садилась на одно и то же место, никогда не забывала говорить «пожалуйста» и «спасибо». Благодаря нашей традиции посещать эту дешевую забегаловку каждый из завсегдатаев установил свою особую связь с Гретой.

Она приходила к Бренде каждую неделю, понимаете, поболтать с друзьями и все такое. Мы никогда по-настоящему не общались, но она нас знала. Милая девочка. Добрая.

После того как Бренда ушла с нашими заказами, Гвин кивнул на пустой стул.

– Вы заметили, как она садилась? – спросил он.

– У каждого тут свое место, – равнодушно произнесла Элла.

– Да, но куда бы мы ни пошли, она всегда садилась так, чтобы видеть дверь. Помните? Все время смотрела наружу.

Он был прав. В школьной столовке, в бангорском «Макдоналдсе», на вечеринке в Крикетном клубе или даже на уличной скамейке в субботу вечером Грета неизменно садилась так, чтобы иметь самый лучший обзор. Лицом к миру, не к друзьям. Взгляд порхает туда-сюда, словно кого-то пытается отыскать. Почему я никогда этого не замечал?

– Ну и что? – спросила Кира. – Ей нравилось смотреть на людей.

– Я не говорю, что это важно… – начал Гвин.

– Ну и заткнись тогда, – раздраженно бросил Дион. – Хватит копаться в каждой чертовой детали только потому, что она мертва. Угомонись уже.

Бренда принесла еду, и все замолчали. Никто не обратил особого внимания на слова Диона, все давно привыкли к его повадке терьера, который лежит тихо, пока не цапнет.

Кира уже съела половину сэндвича с тунцом, когда вдруг сказала:

– Может, нам стоит поговорить с детективом Карен?

– И что мы ей скажем? – спросил я.

– Мы расскажем, какой была Грета на самом деле. О том, какие мы на самом деле. Они ведь совсем нас не знают.

Все посмотрели на Киру, кроме Эллы, которая пробормотала, глядя в свою тарелку:

– Я же тебе говорила, Грета бы этого не хотела…

– Она этого не хотела, когда была живой, – ответила Кира, стараясь говорить тихо, чтобы не привлекать внимания стариков, вернувшихся к своей болтовне. – Возможно, нам следует сказать правду. Просто чтобы они знали…

– Нет. – Мой голос был спокоен. – Так нельзя. Нам хорошо известно, чего хотела Грета. Сейчас ее все вспоминают как ангела, как идеальную девушку. Даже слишком идеальную. Не как обычную школьницу.

Внезапно я кое-что вспомнил. Воспоминание отличалось от прочих, поскольку возникло само по себе и на несколько секунд задержалось в моем сознании, вытеснив все мысли. Уверен, такое случалось со всеми, кто знал Грету: живые, полноцветные обрывки прошлого возникали словно из ниоткуда. Однако то воспоминание было только моим.

Место действия – карьер, солнце пытается пробиться сквозь густые тяжелые тучи. Куски сланца еще блестят после утреннего дождя, однако по краям влага медленно подсыхает. Грета в ярко-оранжевом дождевике, капюшон на голове, хотя дождь давно прошел. Я вижу под капюшоном ее волнистые спутанные волосы – она не потрудилась их расчесать.

Грета смотрит на меня, одновременно улыбаясь и плача.

– Шейни! Ты принес мне «мишек гамми»?

– Такой уж она была, – сказала Элла, и я сразу вернулся в кафе; воспоминание исчезло. – Ее больше нет, Кира. Мы не можем ничего с этим поделать. Давайте оставим ее в покое.