– Кислотности нужен противовес… возможно, шепот аниса, – проносилось в его голове, когда он создавал очередной шедевр. Он знал, что совершенство – не случайность, а результат настойчивости, бесконечных проб и ошибок, отточенного до предела мастерства.

– Они не просто едят здесь, – думал Джулиан, провожая взглядом очередное блюдо, похожее на произведение ювелирного искусства, которое официант уносил в зал. – Они приходят за впечатлениями. И мой язык – это проводник.

Его язык, его нёбо были его главными инструментами, его даром и его проклятием перфекциониста. Он испытывал огромную, почти отцовскую гордость за свои творения и безупречную репутацию «L’Éclat».

Приглушенное благоговение младших поваров, почти невидимых в своих углах, но впитывающих каждое его движение, лишь подчеркивало его статус кулинарного небожителя. Мир Джулиана был миром абсолютного вкуса, безупречного баланса и высочайших стандартов. И ничто, казалось, не могло поколебать эту гармонию.

Последние гости покинули «L’Éclat» далеко за полночь. Огни в зале погасли, оставив лишь дежурное освещение. Кухня, еще недавно кипевшая жизнью, теперь была вычищена до блеска и погружена в тишину. Джулиан сидел в своем просторном, минималистично обставленном кабинете при ресторане. На столе перед ним стоял лишь хрустальный бокал с идеально чистой, дорогой минеральной водой без газа и небольшой кусочек простого, вчерашнего хлеба – его обычный ритуал «обнуления» вкусовых рецепторов после напряженного вечера.

Он отпил немного воды, наслаждаясь ее кристальной прохладой, отсутствием какого-либо постороннего привкуса. Это была его тихая медитация, возвращение к исходной точке сенсорного восприятия. И именно в этот момент, когда его язык должен был ощущать лишь чистую нейтральность, он уловил нечто… чужеродное.

Очень слабый, почти призрачный привкус. Незнакомый. Неприятный. Он не был связан ни с чем, что он ел или пил сегодня. Диссонирующая, фальшивая нота в его идеальном вкусовом мире.

– Любопытно. Что это? – мелькнула первая мысль. Легкое удивление сменилось профессиональным любопытством. Он попытался идентифицировать его, как новый, неизвестный ингредиент. Привкус был едва уловимым, почти незаметным, где-то на задней части языка. Землистость, похожая на запах сырого подвала или свежевскопанной земли после холодного дождя, но с тонким, тревожным оттенком чего-то перезрелого, на грани гниения – как забытые грибы в темном, влажном месте.

Он отпил еще воды, прополоскал рот. Привкус не исчез. Он неуловимо сохранялся.

– Новое ощущение. Землистое… но с… какой-то тенью, – подумал Джулиан, нахмурившись. Он подошел к раковине в углу кабинета, воспользовался скребком для языка. Тщетно.

Легкое недоумение начало перерастать в неясное беспокойство. Это было неправильно. Его язык, его самый точный инструмент, давал сбой.

– Должно быть, это отголосок того ферментированного корня лотоса из специального меню, – попытался он успокоить себя. – Очень активный вкус. К утру пройдет.

Но ощущение чего-то неуместного, чужеродного в его тщательно контролируемой сенсорной среде не покидало его. Призрак вкуса впервые коснулся его языка.

Джулиан проснулся в своей тихой, безупречно обставленной квартире с первыми лучами рассвета. И первое, что он осознал, еще не открыв глаз, – странный привкус во рту. Он все еще был с ним. Не исчез. Более того, он стал отчетливее, настойчивее, словно за ночь укоренился на его языке.

Его утренний ритуал был священнодействием. Чашка свежесваренного, редкого сорта кофе, аромат которого он мог разложить на десятки составляющих. Иногда – нежная, едва сладкая выпечка из маленькой французской пекарни за углом. Но сегодня все было испорчено.