Наконец, раздался тихий стук в дверь. Алекс. Как всегда, хрупкий и печальный, с глазами, полными затаенной боли. Но сегодня Сара смотрела на это существо другими глазами.

– Сара, я так волновался, – голос Алекса был мягким, как бархат, полным «искреннего» беспокойства. – Ты не отвечала. С тобой все хорошо?

– Нет, Алекс, – твердо сказала Сара, не приглашая войти. – Со мной не все хорошо. И я думаю, ты знаешь, почему.

На лице Алекса промелькнуло что-то похожее на удивление, затем – глубокая обида.

– О чем ты, Сара? Я не понимаю. Я только хотел помочь, поддержать тебя в твоем горе…

– В моем горе? – горько усмехнулась Сара. – В том горе, которое я не могла почувствовать из-за тебя? Я знаю, что ты такое, Алекс. Я знаю, что ты делаешь со мной.

Алекс отшатнулся, прижав руку к сердцу, как от удара.

– Сара, как ты можешь говорить такое? После всего, что между нами было? Наша особая связь… Моя любовь к тебе… Ты разбиваешь мне сердце своим недоверием, своей жестокостью.

Старые трюки. Газлайтинг. Попытка вызвать чувство вины. Раньше это работало безотказно. Но не сейчас.

– Это не любовь, Алекс, – в голосе Сары звенела сталь. – Это клетка. Ты питался моими чувствами, моей эмпатией, моей болью… или, вернее, ее отсутствием. Ты наслаждался моей пустотой.

– А Лили… Лили заслуживает моих слез, а не этого… этого ничто, которое ты из меня сделал, – подумала она, и эта мысль придала ей сил.

– Я хочу чувствовать свое горе по Лили, – продолжила она вслух. – Я отвергаю твое «утешение», потому что оно – ложь. Оно – пустота, которую ты во мне создал.

В этот момент маска Алекса дрогнула. На долю секунды идеальные черты исказились, и во взгляде, всегда таком печальном и понимающем, мелькнуло что-то холодное, древнее, хищное. Голос тоже изменился, потеряв свою бархатистость.

– Глупая девчонка, – прошипел Алекс, и это слово прозвучало уже не по-человечески. – Ты думаешь, твое мелкое человеческое горе ценнее того покоя, который я тебе предлагал? Ты нуждаешься во мне. Без меня ты лишь пустой сосуд, ничтожество.

Комната неестественно похолодала. Тени в углах сгустились, зашевелились. Сара почувствовала физическое давление, словно невидимые тиски сжимали ее грудь. Ощущение высасывания энергии, такое знакомое, стало невыносимо интенсивным. «Бездна» за фасадом Алекса отбросила притворство.

Саре стало страшно, по-настоящему страшно. Но ее решимость только крепла. Она вспомнила смех Лили, ее тепло, свою любовь к ней – ту любовь, которую это существо пыталось украсть.

– Нет, – выдохнула она, глядя прямо в меняющиеся, становящиеся бездонными глаза Алекса. – Без тебя я наконец-то свободна. Свободна, чтобы скорбеть. Чтобы чувствовать.

– Я выбираю боль. Мою боль. Мое горе. Оно мое. А не твое, чтобы им питаться.

Собрав всю свою волю, всю свою новообретенную ярость и отчаянное желание вернуть себе себя, Сара сделала шаг вперед.

– Убирайся! – крикнула она, и ее голос, хоть и дрожал, был полон силы. – Убирайся из моей жизни! Я больше не буду пустой!

Она резко захлопнула дверь прямо перед искаженным лицом Алекса. На мгновение ей показалось, что с той стороны раздался нечеловеческий вой, полный ярости и голода. Затем все стихло. Только дождь продолжал стучать по стеклу.

Сара прислонилась к двери, тяжело дыша. Она сделала это. Она разорвала связь.

Прошло несколько дней, потом неделя. Алекса больше не было. Ни сообщений, ни звонков, ни этого гнетущего присутствия, которое она ощущала даже на расстоянии. Квартира Сары казалась оглушительно пустой. Но это была другая пустота – не та холодная, вакуумная бездна, которую создавал Алекс. Это была просто пустота, оставшаяся после бури.