Валера. Так его звали. Из детского сада его забирала полная женщина, очень молчаливая. Отец Валеры плавал на корабле в далеких морях.

Была весна, цвели вишни, Валера учил Таню завязывать морской узел. У Лили затрепетало сердце – так захотелось оказаться на месте подружки, и она сделала несколько шагов к ним, но тут воспитательница зачем-то окликнула ее. Она стала ходить под вишнями, воображая себя высокой грустной девушкой с косой, у которой горе, поэтому она грустная. А вишни сыпали цветки на голову и на землю, потом появились маленькие зеленые завязи, но когда они стали красными, их строго-настрого запретили рвать. Зацвели высокие мальвы – сидя в игровой комнате, Лиля видела, как их тени качаются на столе, где дети вырезали квадратики из цветной бумаги. От теней веяло светлой тревогой, они заставляли смотреть на синее небо с белыми клочками облаков. Лето стучалось мягким ветром в открытые окна большой детсадовской спальни, трогало белые занавески: я здесь, детки, кто спит, кто не спит, почувствуйте меня, и я вас не забуду.

Медсестра Татьяна Ивановна тревожно осматривала прививку Валеры, которая явно была не такой, как полагалось, и уже собиралась выписать направление в поликлинику, когда привели орущую девочку.

– Что с ней? – спросила медсестра воспитательницу, и та показала ей руку Лили, где в безымянный палец правой руки впилось странное колечко – это оказалась крышечка от медицинского пузырька. Лиля нашла его у забора, под кустом чертополоха с сиреневыми цветочками. Чертополох был красивым, но потом оказалось, что это им нельзя украсить платье или волосы, так как у него не было стебелька. Бросив растерзанный цветок, девочка увидела колечко. Сердце у нее забилось, она надела тускло блестящий ободок на палец. Острые края немедленно впились в кожу и палец начал распухать. Какое-то время она крепилась, но потом побежала. Сначала не кричала, хотя очень хотелось. Вопить начала только тогда, когда увидела воспитательницу. Зато потом крик было не унять. И даже при виде Валеры она не смогла остановить этот позорный рев. Пусть слышит, он же не с ней, а с Танькой играет в войну. Но это ее, а не Таньку, вместе с Валерой отправляют в поликлинику. На машине, которая привезла продукты! Они едут, как принц и принцесса, сидят рядом с водителем, и Валерин бок касается ее бока, и от него идет тепло, как от солнца. У нее кружится голова, болит палец, и сладко ноет в груди. Навстречу несется дорога, мелькают встречные машины, пыль уносится куда-то назад, вот уже мост через железную дорогу, за ним поворот, солнце ударяет по щекам, перепрыгивает на водителя, снова поворот, густая зелень парка, красный корпус клиники, выходите, ребята, так, девочку к хирургу, мальчика к фтизиатру.

Хирург специальными ножницами разрезает металлическое колечко, смазывает палец йодом, говорит: до свадьбы доживет, хитро смотрит и улыбается. А девочка смотрит на стеклянный шкафчик, где стоят пузырьки с такими же крышечками-колечками, только их надо загнуть, чтобы не впивались в кожу с такой силой. Хирург, видимо, умеет читать мысли, иначе он бы не сказал: «Больше так не делай, а то придется палец отрезать», и девочка смотрит на него большими от испуга глазами.

Валеры не было – его отправили на лечение. Дети шептались, тайком от взрослых: «У Валеры Божьева туберкулез, его отправили в Москву, там будут лечить». Танька противным голосом сказала, что ему отрежут что-нибудь, может, ногу или даже сердце. Девочка назвала ее дурой, Танька полезла в драку, их разняли и поставили по разным углам, там они стояли в тихий час, пока нянечка не сказала воспитательнице: мне пол надо мыть, и их отвели в спальню. Бывшая подружка укрылась с головой одеялом, а девочка стала смотреть в окно. Оттуда, из цветника под окнами, поднялась корона мальвы и заглянула в спальню, покивала ей: не плачь, девочка, ничего ему не отрежут, ни сердце, ни ногу.