– Ты узнал, дальше что?

– Я знаю, как ты учишься в школе этой твоей, я и сам ее закончил, только раньше. Знаю, что ты любишь гимнастику, танцы, характер имеешь скрытный. В комсомол вступила со второй попытки, сначала твое членство отложили. Ты ни с кем не встречаешься, хотя дружишь с одноклассником по имени Михаил.

– Не слишком много для подружки? Я ее убью.

– Это не ее характеристика.

– А чья тогда? – спросила озадаченная Лиля. Она не могла понять, как ему удалось за такой короткий срок так много узнать.

– Поцелуй меня, тогда скажу.

– Вот еще, – она презрительно фыркнула.

– Ладно, я пошутил. У меня мать работает в исполкоме, и наша фамилия открывает любые двери, я позвонил в школу и получил от завуча твою характеристику.

– И под какому праву?

– Надо же было знать имя моей девушки.

– Я твоя девушка? Ты серьезно?

– А ты против?

– Нет, – прошептала Лиля и, наконец, позволила ему себя поцеловать. Но от тесных объятий уклонилась, выскользнула, как рыбка. Она же школьница, надо получить аттестат, а потом уж все остальное. А вообще ей учиться надо, а не отвлекаться на глупости. Она так и сказала, озадачив Володю. Он спросил, откуда у нее такие представления. Она не стала объяснять. Они тихо шли к ее дому. Резко похолодало, зашумела трава, где-то справа громыхнул гром, небо распорола молния. Надвигалась гроза. Она поднялась на второй этаж, открыла дверь, прошла в кухню и посмотрела в окно. Володя уже исчез, по стеклу стучали первые капли дождя. Мама спала, и Лиля тихо легла в своей маленькой комнате, тут было тепло, и простыня пахла свежестью и дождем, как любое белье, высушенное на балконе.

Что-то не давало уснуть, и Лиля нашла причину. Глупости,– сказала она своему парню. Он спросил, откуда такие представления. Уже засыпая, она нашла это слово в глубинах своей памяти. И вспомнила все, что было с этим связано, и почему оно напоминало библиотечный штамп, которым портят книги. Этот штамп едва не испортил первое чувство ей, пятилетней, и было это в детском саду.

Девочка поставила последний цветной кубик на высокую башню. Он был красный, этот последний кубик, специально сохраненный, чтобы как флаг, увенчать пирамиду, а под ним были два фиолетовых, затем три оранжевых, четыре разноцветных, и так далее до самого основания, которое было все зеленым, как трава. Она повернулась к Тане, чтобы подружка оценила ее работу. Но тут дверь игровой комнаты распахнулась, в проеме возникла грузная фигура медсестры Татьяны Ивановны.

Сейчас опять будет про Машу и кашу твердить, – с досадой подумала маленькая Лиля и снова занялась пирамидой. Она дернула Таньку за руку, но та упорно смотрела в сторону двери. По комнате пронесся теплый сквозняк, белые шторы на окнах вздулись, разошлись в стороны, и на полу, на светлых солнечных квадратах возникли тени растущих по ту сторону окон высоких цветов. Их пересекали тени быстро бегущих облаков, полупрозрачные, изменчивые – легкий дымок, тень лета, гуляющего по саду.

Дверь захлопнулась, занавески опали, пирамида рухнула.

– Новенький, – прошептала Таня Гусева, и Лиля, наконец, увидела, куда она так упорно смотрела. Мальчик стоял рядом с воспитательницей, которая слушала медсестру, кивая головой. Девочка отметила аккуратную стрижку светло-русых волос, сумела зорко разглядеть серые глаза, но все остальное уже не имело значения. Кажется, на нем была какая-то рубашка, наверное, были штаны, как полагается мальчишкам, и уж наверняка имелись руки и ноги. Но главное были – глаза этого мальчишки. Широко открытые, обрамленные темными ресницами, они не смотрели, как смотрят зверьки из клетки, как потаенно выпытывают мир вокруг себя белочки, выглядывая из дупла, как опасливо смотрят птицы – нет ли ястреба, не летит ли злая ворона. Эти глаза были спокойными, и, если бы девочка знала слово «безмятежные», она бы именно так их определила. Она стала бросать кубики в коробку – желтые, оранжевые, красные, зеленые – все вперемежку.