– Нет, моя родная семья: моя мать Мария-Терезия, брат Иосиф, сестра Каролина.

– Ваши несчастья не коснутся их.

– Значит, они коснутся только меня?

– Вас и вашей новой семьи.

– И вы можете объяснить мне, что это за несчастья?

– Могу.

– У короля три сына.

– Да.

– Герцог Беррийский, граф Прованский и граф д’Артуа.

– Совершенно верно.

– Какая судьба ждет этих трех принцев?

– Все трое будут править королевством.

– Значит, у меня не будет детей?

– Будут.

– В таком случае не будет сыновей?

– У вас будут два сына.

– Значит, мне суждено оплакать их смерть?

– Одного вы будете оплакивать, потому что он умрет, а второго – потому что он останется жив.

– Будет ли мой супруг любить меня?

– Будет.

– Сильно?

– Слишком сильно.

– Так какие же несчастья, спрашиваю я вас, могут угрожать мне, если у меня будут любовь моего супруга и поддержка моей семьи?

– Их окажется недостаточно.

– Но разве не останется со мной любовь и поддержка народа?

– Любовь и поддержка народа!.. Это океан во время штиля. А доводилось ли вам, ваше высочество, видеть океан в бурю?

– Творя добро, я предотвращу бурю, но, если она поднимется, я взметнусь вместе с ней.

– Чем выше вал, тем глубже бездна.

– Со мной останется Бог.

– Бог не защитит тех, кого сам осудил.

– Уж не хотите ли вы сказать, сударь, что я не стану королевой?

– Нет, ваше высочество, напротив. Но лучше бы, если бы небу было угодно, чтобы вы не стали ею.

Мария-Антуанетта презрительно улыбнулась.

– Внемлите, ваше высочество, и вспоминайте, – продолжал Бальзамо.

– Я слушаю, – отвечала дофина.

– Вы обратили внимание, – задал вопрос прорицатель, – на гобелен в комнате, где вы провели первую ночь после въезда во Францию?

– Да, сударь, – с содроганием ответила принцесса.

– Что же было изображено на этом гобелене?

– Избиение младенцев.

– И ваше высочество не станет отрицать, что зловещие фигуры убийц запали вам в память?

– Не стану, сударь.

– Так. А во время грозы вы ничего не заметили?

– Молния повалила дерево слева, и оно, падая, чуть не раздавило мою карету.

– Это знамения, – мрачно произнес Бальзамо.

– И дурные?

– Мне кажется, трудно расценивать их иначе.

Дофина склонила голову, погрузившись на несколько секунд в сосредоточенное молчание, но тут же вскинула ее и спросила:

– Как умрет мой супруг?

– Лишившись головы.

– Как умрет граф Прованский?

– Лишившись ног.

– Как умрет граф д’Артуа?

– Лишившись двора.

– А я?

Бальзамо отрицательно покачал головой.

– Скажите… – настаивала дофина. – Ну говорите же…

– Больше я ничего не смею сказать.

– Но я желаю, чтобы вы сказали! – дрожа от нетерпения, воскликнула Мария-Антуанетта.

– Сжальтесь, ваше высочество…

– Да говорите же!

– Нет, ваше высочество, ни за что!

– Говорите, сударь, – с угрозой в голосе промолвила Мария-Антуанетта, – говорите, или я решу, что все это было лишь смехотворной комедией. И берегитесь, опасно проделывать подобные шутки с дочерью Марии-Терезии, женщины… в чьих руках жизнь тридцати миллионов человек.

Бальзамо продолжал молчать.

– Значит, больше вам ничего не известно, – презрительно передернув плечами, бросила принцесса, – или, вернее, ваше воображение просто-напросто истощилось.

– Уверяю вас, ваше высочество, мне известно все, – отвечал Бальзамо, – и раз уж вы решительно желаете…

– Да, желаю.

Бальзамо взял графин, все так же стоявший в золотой чаше, отнес его в самое темное место у задней стенки беседки, где из искусно обтесанных обломков скал был сложен грот. Затем, взяв эрцгерцогиню за руку, подвел ее к мрачному входу в грот.

– Вы готовы? – задал он вопрос дофине, которая была даже немного напугана его неожиданными манипуляциями.