Алла почти швырнула бумаги и метнулась в комнату, обдав меня ветром. Сперва ее торопливость и резкие движения казались нервозными, но нет, просто такая манера. Алла была живой болтушкой, все у нее было на грани: промчится мимо стойки — обязательно что-то заденет, но не уронит, глаза терялись за черной подводкой, но остальной макияж был сдержанным, между краем блузки и брюк выглядывали пухлые бока, но их маскировал белый халат. Почему-то она мне понравилась.

— Новые лица, — раздался веселый мужской голос.

Это был охранник, Леша: молодой парень с живыми карими глазами и вечной улыбкой на лице. Он выглядывал из своей комнаты, так незаметно вписанной в угол, что я ее только заметила.

Пока Алла рассказывала, что от меня требовалось и где что лежало, приходили врачи и медсестры. Я чуть не упала, когда на двери звякнул колокольчик, и вошел Варов. Весь такой идеальный, с зализанными волосами, в своем черном пальто с иголочки.

— Ку прилетела, — улыбнулся он.

— Исчезни! — гаркнула я так, что Алла замерла.

Варов счастливо улыбнулся и прошел в коридор, где были кабинеты. От стыда голова опустилась сама собой, но мы так общались десять лет подряд — это уже рефлекс.

— Вы знакомы? — обиженно спросила Алла, демонстративно уткнувшись в монитор.

— Учились вместе, это он устроил меня сюда.

— Ладно, хватит прохлаждаться, — резко ответила Алла и бросила передо мной стопку бумаг, — это анкеты, ее должен заполнить каждый, кто приходит, там про самочувствие, температуру и посещения заграницы недавно…

Ого, ей что, Варов нравился? Красивая мордашка подкупала, но он же был ехидным гадом, что подтвердит вся школа. Слава богу, Алла быстро переключилась на работу, ведь первый посетитель был записан сразу после открытия.

Очередь из пациентов не тянулась с улицы, но холл не пустовал. Уже к обеду я начала понимать равнодушие врачей районных поликлиник: люди — идиоты, и бесполезно мешать естественному отбору. Меня задолбали рассказы о заговоре аптек и правительства, ссылание на интернет и бабушку Нюру в ответ на просьбу надеть маску. Алла, как более опытная, раз за разом объясняла, что есть вот тут тянет, а тут колет — это к врачу, а мы тут не определим, какие анализы нужны. В теории естественного отбора меня окончательно убедил Варов. К обеду пациенты исчезли, и я вышла на улицу глотнуть воздуха и отдохнуть от осточертевшей маски. Он вышел почти сразу за мной, накинув на плечи пальто.

Было стыдно за свое приветствие, как никак, он помог мне с работой.

— Я думала, что врачи не курят, — сказала я, когда Варов прикурил, — вам же явно больше ужасов об этом известно.

Он ответил на удивление серьезно:

— Это наименьшее зло. Я начинал на скорой в кардиобригаде, и чудо, что не спился.

— Так тяжело?

По привычке казалось, что Варов съязвит или подденет, но он задумчиво посмотрел в никуда.

— Больше морально. У друга в машине умер ребенок, не довезли. Разъяренные родственники, разбирательства — естественно, врачи виноваты. Вот только родственники благополучно забыли, что к этому ребенку только на неделе трижды вызывали скорую, матери объясняли, что все плохо и нужна госпитализация. Но она же мать — ей виднее, она чувствует. Ну и дотянула до момента, когда стало поздно, а мы не волшебники. А ведь его можно было спасти.

Я по-новому взглянула на Варова. Заметила, что морщины на лбу и вокруг глаз были больно глубокими для его возраста, а не затуманенный алкоголем взгляд казался тусклым. Представилось, как он склонялся над умирающим в белом халате и стетоскопом на шее, делал массаж сердца, кричал медсестрам и старался, изо всех сил старался вдохнуть жизнь в неподвижное тело. Профессию врача ведь редко выбирают для карьеры: значит, он хотел помогать и явно принес миру больше пользы, чем большинство из нас — возвышенных творческих личностей и серых обитателей офисов.