Одним из ее кавказских героев суждено было стать Элгудже Яшвили. Он для нее во многом стал олицетворением Кавказа. «И вдруг передо мной снова во мраке выплыли большие странные глаза, равнодушно холодные, но полные золотистых отблесков, непроницаемые, как будто таящие на дне замкнутую печаль… Я не отгоняла это видение. Оно слилось для меня с поэзией вечера, с огнями города, с таинственной бездной звездного неба»[108].

В книгу включены и прекрасные стихи Знамеровской, написанные ею на Кавказе или в воспоминаниях о поездках на Кавказ. Она в свое время мало печаталась, отдавая силы искусствоведению и не желая переписывать свои стихи в соответствии с требованиями времени. Армянский поэт Гурген Стамболцян, которому она читала некоторые свои стихотворения, сказал ей: «Я уверен – настанет время, когда, найдя ваши стихи, люди скажут: этот искусствовед был также настоящим поэтом»[109]. К сожалению, опубликовать ее кавказские циклы стихов полностью пока не представляется возможным. Но мы надеемся, что эти стихи не оставят читателя равнодушным и люди скажут: этот искусствовед был также настоящим поэтом и писателем!

В стихах Знамеровская раскрывается, пожалуй, еще с большей силой, чем в прозе. Вот в стихотворении 4 из цикла «Шиомгвиме» она пишет:

Она воспринимает природу как живое существо. В стихах «Цаленджиха» сказано:

Или в стихотворении «Пицунда»:

Небеса ее «обнимают», у листьев есть «уста», у деревьев «руки», горы – это перевоплощенные герои древних сказаний, а прибой может «петь», ручей «звать», утес может «зловеще» оскаливаться… Она признается в любви горам в своих стихах, как, например, в стихотворении «Прощанье»:

В стихотворении «В Зангезуре» она пишет:

Мы уже упоминали о том, что Знамеровская много переводила кавказских поэтов, используя при этом новый необычный подход, который она опишет во второй части «Гор и встреч»: «Мы занимались с Гусейном и еще одним делом. Он переводил мне стихи Расула Гамзатова, юношеские, может быть менее искусные, чем зрелые, но наиболее искренние и непредвзятые. Мы с ним отстукивали ритм, считали число слогов, и я передавала кое-что по-русски, следуя своему “еретическому” в нашей литературе принципу сохранять правила стихосложения оригинала. Поэтому и здесь я пользовалась силлабическим[110]