Потом задрал голову: «Ух ты!.. Божественные символы на крыше тоже из чистого золота! И узор, и птицы… Так вот ты какой, храм Геракла…»

Рассудок галикарнасца отказывался верить в существование подобной невероятной роскоши.

– Эй! – Внезапно раздавшийся окрик на койнэ застал его врасплох. – Ты что хотел?

На верхней ступени лестницы остановился худой бритоголовый человек средних лет в украшеном блестками хитоне и с миртовым венком на голове. Длинные руки финикиянина плетями висели вдоль бедер. Белая ткань хитона складками спускалась с угловатых плеч.

«Жрец», – уверенно решил Геродот.

Гиеродул не осмелился бы так запросто обратиться к посетителю на священном участке. Кроме того, на незнакомце была ритуальная жреческая одежда, а не рабочая набедренная повязка невольника.

Галикарнасец дружелюбно помахал ему рукой. Потом подошел ближе.

– Инкубацию проводите? – спросил он, глядя вверх из-под ладони, чтобы защитить глаза от палящего солнца.

– Поднимайся, – односложно ответил жрец.

Геродот поставил правую ногу на первую ступень с тем, чтобы последний шаг на пятую ступень пришелся на эту же ногу. В Элладе такая уловка считалась хорошим знаком.

В пронаосе галикарнасец остановился.

Он вдруг подумал: «А вдруг сюда не всех пускают… Как, например, в Эрехтейон на Акрополе не пускают дорийцев… Или как дорийцы Пятиградия в Малой Азии не пускают в храм Аполлона Триопийского всех остальных дорийцев… Не вышло бы чего».

Но ту же переборол свою робость: если это так, то жрец должен был предупредить.

Перед входом в храм Геродот разулся. Чуть задержался, рассматривая сюжеты резных дверей из кедровой древесины. Такие же изображения он когда-то в юности видел на свитке в библиотеке Лигдамида, поэтому знал, что они означают рождение Геракла-Мелькарта и последующее основание им Тира.

На одной створке была изображена освободившаяся от бремени Астарта, возле ног которой лань выкармливала младенца Мелькарта. Сбоку к новорожденному богу подползала змея.

На другой створке еще одна змея кольцами обвила пылающий в языках пламени ствол оливы. Сидящий на верхушке священного дерева орел не спускал глаз с блуждающих Амбросийских скал – будущей опоры Тира.

Вслед за финикиянином Геродот перешагнул высокий порог, отделявший повседневний мир от мира божественного. При этом не удержался от того, чтобы потрогать нагретую солнцем поверхность изумрудной колонны.

Сразу же бросил быстрый взгляд на жреца – не заметил ли. А вдруг это святотатство? Потом пришла успокаивающая мысль: «Раз не огорожены, значит, можно… Скорее всего, простые адепты здесь вообще не ходят, а для жертвоприношений есть теменос…»

В пронаосе царил беспорядок. Геродот предположил, что гиеродулы отнесли сюда для временного хранения дары, собранные на священном участке после какого-то праздника.

А когда заметил среди даров глиняные фигурки обнимающихся мужчины и женщины, то обоснованно решил, что прошедший праздник посвящался свадьбе родителей Мелькарта – Демарусу и Астарте.

Чего здесь только не было: мягкие кошмы из пурпурной шерсти и тростниковые прикроватные циновки, вырезанные из слоновой кости фигурки… Корзины с овощами, фруктами, зерном… Завернутые в ветошь пироги… Домашнее печенье…

«Ясное дело, – рассуждал Геродот. – То, что портится на жаре, жрецы съедят за пару дней, а мясо, птицу и свежую рыбу гиеродулы уложили в мегаре под храмом на кусках льда… Так жрецы и в Дельфах поступают, потому что там Парнас рядом… А здесь Ливан».

Финикиянин остановился.

Повернувшись лицом к гостю, бросил:

– Дальше не пойдем… В наосе тебе не место.

Геродот протестующе выставил ладони: