С собой парни еще не брали Захара: мал, говорили. А чего мал? Скоро шестнадцатый год пойдет. Дома, небось, и пахал и боронил с тятькой, да и здесь на той же работе, что и все мужики. А как соберутся парни куда на гулянки, – так Захара гнать. Досадно ведь.

Захар все смотрел в оконце. Вон у леса толпа целая собралась, стоят голова к голове, к середине тискаются.

Захар старался подальше просунуть голову в узкое оконце, но рогатка мешала, – никак он не мог разглядеть, что там в середине – то ли смотрят парни чего-то, то ли слушают кого. Головами качают, оглядываются. Господи! Да ведь тот самый, что в лесу…ну да, конечно, бродяга на деревяшке. Говорит им чего-то. Показывает будто что-то белое, вроде как бумага. Ишь, как слушают! И вдруг, точно ветром всех сдунуло, рассыпались кто куда. И бродяги не видать, как сквозь землю провалился. Захар поглядел в другую сторону – Ковригин ковыляет. Из-за него, верно. Не любят рыжего дьявола. Захар поглядел на лес. Тени длинные стали, – значит, вечер скоро. Как бы не опоздать.

Он кубарем скатился с лестницы, выскочил из сторожки и, ни на кого не глядя, держась обеими руками за рогульки, со всех ног помчался опять через пустырь к лесу. Только в лесу дух перевел. Благодать в лесу! Сосной пахнет. Тихо так. Только птицы чирикают. Грибов теперь, наверно, после дождей высыпало! Да не до того было Захару. Бежал, торопился, не опоздать бы.

Добежал до полянки – никого. Сел на пенек и стал ждать. Дятел один стучит, а людей – никого. Долго так сидел Захар, слушал. Солнце как раз до той вершины дошло, что тот бродяга показывал. Заходить стало. Зашло. Деревья так и выступили на краю горы. Долго ждал Захар. Темно в лесу, тихо. Птицы смолкли. Сыростью запахло. Захар встал, махнул рукой и побрел назад, шаркая ногами. К заводу пришел, когда уже ворота запирали.

– Чего тебя в ночь-полночь носит? – проворчал сторож.

Захар не ответил и скорей прошмыгнул к Акимовой избе. В окне свет еще был, – стало быть, не спит Аким. Захар поднялся на крылечко, вошел в сени – голоса! Кто это у него?

Захар прошел тихонько сени и заглянул в дверную щелку! Аким стоит у стола, а перед ним – тот, с деревяшкой. «Пришел-таки, – обрадовался Захар. – И как прознал, что я тут живу? Дошлый!»

Он остановился послушать, о чем у них разговор идет.

Аким стоял посреди избы понурившись, волосы на лицо свесились, – верно, не рад гостю.

– Да уж коли разыскал, – говорил Аким, – так, видно, не за добром.

«Знакомый, стало быть», – удивился Захар.

– Для милого дружка семь верст не околица, – нараспев протянул гость.

– Дружба-то наша! Чорт одной веревочкой связал – вся и дружба, – нехотя проговорил Аким.

– Не забыл веревочку, – усмехнулся тот. – Звенит-звенит, а душу не веселит. Тяжеленька. Ну а без меня бы ввек не распилил.

– Говори уж прямо, зачем пришел? – сурово спросил Аким. Довести, что ли, надумал? Мне все одно. И тут не лучше. Та же каторга.

– А хотел бы вольным стать?

– Опять бежать сманиваешь? – Аким покачал головой. – Ну нет. Зря и в тот раз послушал тебя.

– Каторги жалеешь?

– Кабы каторгу отбыл – вольным бы стал, – сказал Аким.

– И теперь станешь. Воля-то сама к вам идет.

– Ты, что ли, мне волю дашь?

– Зачем я? Царь.

– Какой такой царь? – удивился Аким. – Царица у нас – не царь. Да от нее воли не жди. Она, вон, и вольных-то норовит похолопить. Всех нас, у кого бумаг не было, за заводами велела записать на вечные времена.

– Вашей Катеринке не долго царствовать. Муж-то ей руки укоротит. В монастырь ее – грехи замаливать.

Аким беспокойно оглянулся.

– Да ты чего? Ума решился? Какое плетешь!