Проснулся Захар рано утром, и такая обида его взяла! Никто ему пособить не хочет. Даже дяденька Аким не хочет рогатки сбить. Затвердил одно: хуже да хуже будет. Чего ж хуже? Дорогу сыскал бы. Как не найти дороги, – люди покажут. До бабки бы добрался, – жива еще, верно, старуха. Гнедко у нее тоже остался. Только бы ожерёлок ему сбили. Самому не сбить. А уж он бы добрался.

Захар сел на лавке и посмотрел в окно. Светать начинает. Побежать, что ли, назло в башкирское кочевье? Свои не хотят,– может, башкирцы собьют ожерёлок. Там у него знакомые есть. Кызметь, башкиренок, почтарем ездит.

Захар поглядел на Акима, – спит. Сегодня воскресенье – подольше поспит.

Он тихонько встал, натянул штаны и, как был, босиком, выбрался на крыльцо, постоял немного и пошел. Пусто. Бабы и те не встали еще – из труб дым не идет.

Захар поежился. Хоть и не холодно было, а спозаранок всегда будто пробирает. Только бы заводские ворота не заперты были. Нет, как раз сторож вышел из сторожки, засов отодвигает. Захар схватился за рогатку. Увидит – спрашивать начнет.

Но старик-сторож с желтой бородой широко зевнул, покряхтел, перекрестил беззубый рот и повернулся спиной к Захару.

Захар быстро прошмыгнул мимо него и бегом пустился через пустырь к лесу, да не к просеке, а поправей, через молодой лес. Тут раньше, сказывали, дремучий бор был. Его вырубили, когда завод строили, лет тридцать назад. С тех пор от него такие пни остались, что двоим еле обхватить.

И новый лес высокий вырос по памяти только его молодым называют. Березы уже желтеть начали – осень. Свежо в лесу, темно и так тихо, что слышно, как под босой ногой сухой сучок треснет.

Захар бежал быстрее и быстрее, хотя дорога поднималась все время в гору и на спине у него уже давно взмокла рубаха. Он вышел на полянку. Теперь недалеко, только бы подняться на перевал, а оттуда уж и кочевье видно.

Вдруг на другом конце полянки показался человек, точно из-под земли вырос, – не слышно было, как и подошел.

Захар остановился. Бродяга, должно быть. Летом много их тут проходит. Из Сибири в Россию пробираются через Урал. Только этот не такой, как другие. Идет – на одну ногу припадает и руками на ходу взмахивает, точно птица крыльями.

– Здорово, молодец, – протянул певучий смешливый голос. – Ты чего ж это ногами ходишь?

Захар выпучил глаза и перевел дух.

– А то как же? – пискнул он вдруг сорвавшимся голосом.

– А вот коли я ногами хожу, так у меня нога и подкована. А тебе, вишь, голову подковали, шипы врозь торчат. Тебе, стало быть, на голове и скакать.

Захар посмотрел на прохожего. Из-под короткой штанины у того торчала вместо ноги деревяшка с железной подковой. Холодный пот выступил на лбу у Захара.

«Неужто лесовик?»

– С Воскресенского завода ты, видать, – протянул прохожий ласковым голосом. – Там у вас, слыхать, житье – не надо помирать. Ну, а ты чего скажешь?

Захар молчал.

– Вот и я, сирота, к вам пробираюсь, – продолжал прохожий. – Хозяин у вас, бают, прост, а уж приказчики – ни в чем не отказчики. И ласковы и повадливы. Живи – не тужи. Захар все молчал.

– И на подарочки, видать, тороваты.

Он вдруг кошачьим движением протянул руку и ухватил Захара за рогатку.

Захар сердито вырвался и отскочил.

– О! Бывает и овца бодает, – усмехнулся прохожий.

– Чего измываешься! – сердито крикнул Захар. – Тебе хорошо, как самого.

Но тут прохожий поднял голову, и Захар так и осекся. На щеках у того темнели глубокие борозды. Между ними нос торчал, точно длинный клюв.

– Ты чего дивишься? Не видел? – весело заговорил прохожий. – То мне тоже вроде орден – за ведовство да за проворство. Только мой орден не снять. Ну, а твой дуракам лишь таскать.