Разве он не замечал, как, поймав на себе его взгляд, Тавра вдруг делалась очень серьёзной, даже хмурилась? Разве она не смущалась и не выглядела растерянной, когда они, случалось, оставались наедине в одной комнате?

А кем была Тавра для него самого?

Откровенно говоря, она ему очень нравилась; в ней было что-то такое – а что, не поймёшь, – что властно приковывало к ней внимание, не позволяло смотреть на других женщин, думать о ком-нибудь ещё. Будто какая-то магия исходила от неё – и дело было не только в её красоте. Да, она была красива жгучей степной красотой, а ещё благородна и горда. Гордость, вероятно, была у неё в крови – её не смогли вытравить даже годы рабства. Пусть Динамия и возвысила её в их доме до положения знатной девушки, но статус невольницы остался у Тавры как пожизненное личное клеймо господина...

Стефан остановился на минуту, прижатый к стене толпой прохожих. Ему показалось, что он увидел среди них лицо Тавры. Но нет, он, конечно же, ошибся. Тавра сейчас дома. При мысли о том, что он скоро увидит её, Стефан ускорил шаг.

Войдя в дом, он остановился, прислушался. Вот она делает что-то там, в своей комнате. Может быть, переодевается? Стефан подошёл к стене, отделявшей его от Тавры, и замер, пристально глядя в одну точку, хотя прекрасно знал, что не увидит внутренность комнаты. Но он хотел, он так хотел увидеть сквозь доски её стройное смуглое тело под шуршащим платьем, залитое дрожащим солнечным светом! Он подумал даже, как приятно, должно быть, запустить пальцы ей в волосы, густые, блестящие, цвета воронова крыла... а потом притянуть её к себе, ощутить жар её губ, её тела...

Это призрачное видение, рождённое его фантазией, заставило сильнее забиться его сердце.

Мгновение приятного возбуждения сменилось внезапным острым осознанием того, что ему не суждено овладеть этой девушкой. Стефан уже знал, что никогда не возьмёт её силой, против её воли; он никогда не причинит ей боли, не оскорбит, не унизит её...

- Твой молодой господин дома? – Голос Дамаста, который обращался к привратнику, отвлёк Стефана от размышлений.

Он поспешил навстречу другу, хотя появление сына Фотия Датиана не вызвало у него радости.

С тех пор, как стали известны намерения Фотия Датиана, как молва подхватила пущенные им слухи и разнесла их по всему городу, сам Фотий или кто-либо другой из его семьи перестали быть желанными гостями в доме стратига. Две семьи, некогда дружные между собой, стали враждовать, оказавшись по разные стороны в борьбе за власть.

Увидев Стефана, Дамаст помахал ему рукой и подошёл к нему.

- Я надеялся встретить тебя где-нибудь. Но ты теперь редко бываешь на ипподроме и в палестре, не участвуешь в гимнастических состязаниях. Даже в таверну Сириска, где мы прежде кутили ночи напролёт, перестал захаживать.

- У меня много забот, – отозвался Стефан, хмуря брови и забыв приветствовать гостя. – Наверное, ты знаешь.

- Да. О твоей женитьбе на Фаусте Ласкариде в Фарнабии не говорил только немой, – ухмыльнулся Дамаст.

- А тебя это забавляет? – сказал Стефан с возрастающим раздражением.

Дамаст небрежно пожал плечами.

- Скорее удивляет. Разве ты не слышал, что Софрону Ласкариду, когда он пытался выдать свою дочь замуж, отказали уже четыре приличных дома? Прости за грубую откровенность, Стефан, но ты берёшь порченый товар.

- Твоя-то какая в том печаль? – спросил Стефан, всматриваясь в лицо друга и чувствуя какую-то унылую отчуждённость.

В словах Дамаста была правда – и от того, что он так прямо сказал ему об этом, Стефану сделалось тошно.

Он не был близко знаком со своей будущей женой, хотя о поразительной красоте Фаусты говорили в Фарнабии все кому не лень. И не только в Фарнабии: где бы она не появлялась, везде вызывала восхищённые пересуды и завоёвывала новых поклонников. Её красота являлась мишенью для многих завистливых взглядов, а её легкомыслие и склонность к любовным авантюрам прочно закрепили за ней «славу» развратной женщины.