Такие рассказы меня всегда заставляли рисовать в воображении всяческие ужасные картины. Но я не перебивал рассказчика, а только слушал затаив дыхание.

– Вот только когда вернулся к своему барину, тот не захотел держать при себе инвалида и подписал ему вольную. Одиннадцать лет тому назад это было. Помыкался-помыкался Савельич, как жить на свободе? Без работы и с голоду помереть можно, не подаяние же просить. Подумал об этом и пошёл в церковь. Взяли его туда трудником. Поручали всякую работу, потом стали с кружкой по людям посылать, пожертвования собирать на всякие церковные нужды. Так и перебивался Савельич с хлеба на воду, при церкви широких достатков никогда не бывало. Вот и приходилось старику искать другие виды приработка. Стал он наниматься к мужикам на домашнюю работу. Ни от чего Савельич не отказывался. И за водой сходит, и дров нарубит, и люльку покачает. Надо и обед немудрёный приготовит на всю семью. С ними и поест, а потом на сеновале вместо платы за работу выспится. Бывало и такое: купит на заработанные летом копейки несколько фунтов сахару, наделает леденцов и носит по деревням – разумеется, без торгового свидетельства.

Даст старухе конфету для внучат – она его и накормит. Разумеется, голодал иногда, но из гордости милостыню никогда не просил…

Энгельгардт умолк, наполнил наши лафитники полугаром, выпил то, что налил себе и кивнул мне:

– Давай. Перед обедом обязательно нужно живот укрепить. Так и Савельич сам говорит. А ко мне он попал вот каким образом: захожу как-то в прошедшем году Великим постом в избу, где живут работники и работницы, вижу – сидит в одной рубахе высокий, худой, истощённый от плохого харча лысый старик и трёт в деревянной ступе табак. «Кто это?», – спрашиваю. «Да Савельич это…», – отвечает староста. – «По знакомству зашёл, я ему табак дал стереть – пообедает за это с нами. Да вы, Александр Николаевич, не волнуйтесь. Савельич старик порядочный, не воровитый и работящий». Я кивнул, мол, как знаешь.