– Ну а имя своё вы помните? – не отступался я от неё. – Что ж вас все только старухой называют? Обидно же, наверное.

– Как меня только не звали, так пусть кличут, как хотят, – отмахнулась от меня как от назойливого комара пожилая женщина. – Зачем тебе прозвание моё? Старуха я старуха и есть.

Так, ничего не добившись, я ушёл. А поговорить с ней приходил ещё не раз и всегда удивлялся ясному уму и светлой памяти этой странной женщины.

Но странной тут была не только она. Однажды, возвращаясь с прогулки, я встретил Энгельгардта и сказал, что направил к нему мужика в странной шапке, который спрашивал меня о нём.

– Это Костик, он – вор, – спокойно ответил мне Александр Николаевич.

– Как вор? Вы это знаете и спокойно говорите? Почему его не поймаете и во двор к себе пускаете? – в моей голове не укладывались такие понятия.

– А зачем его ловить, если он и сам никуда не прячется, – удивлением посмотрел на меня Александр Николаевич и продолжил:

– Работа у него такая. Он занимается охотой и воровством. Охотится преимущественно на волков и лисиц, ловит их капканами и травит ядом. Весной стреляет тетеревов и уток, а ещё исполняет разные поручения – что прикажу: ток тетеревиный высмотреть, засидку сделать… Ну а воровством занимается во всякое время года. Ворует, что попало и где попало. Ежели у меня кто имущество бросит, где или без ухода оставит, а он утянет, я не его накажу, а тех, кто добро не уберёг.

– Как же так, Александр Николаевич? – не понял я. – При чём тут люди, если воруют не они? Костик же виноват. Не лучше гнать его подальше со двора?

– Как бы вам сказать, молодой человек… Костик – он плут и вор, но не злостный, не головник [10]. Он сплутует, смошенничает, обведёт, если можно – на то и щука в море, чтобы карась не дремал – но сплутует без злобы. Он украдёт, если плохо лежит – не клади плохо, не вводи вора в соблазн – но больше по случаю, без задуманной наперёд цели. Он всегда готов украсть, если что-нибудь плохо лежит: мужик зазевался – Костик у него из-за пояса топор вытащит и тотчас пропьёт, да ещё угостит обокраденного. Попадётся – отдаст украденное или заплатит, а шею ему намылят, поймав на воровстве – не обидится. Мне кажется, что Костик любит самый процесс воровства, нравится ему это дело.

– Александр Николаевич, – я вдруг смутился под его взглядом, – отчего вы всё время так на меня смотрите? Со мной что-то не так?

– Да всё ничего, молодой человек, вот только ваша обувь… – он поморщился.

– Дворовые уж замучили меня расспросами, что за твою диковинную обувь. Не перестаю объяснять им, что это швецкое. Будьте так добры, обзаведитесь приличными сапогами, как у людей, да портянки не забудьте. На выход я прикажу выдать вам замечательные башмаки. А эту вашу заморскую диковину уберите с глаз долой. Хорошо ещё, что жандармы её не видели. И одежду вам тоже надобно сменить. Сам подберу вам что-нибудь из гардероба сына. Вы примерно одной с ним комплекции. А это странное одеяние снимайте. Нечего народ смущать. Я приберу.

– М-да… Не жалует он американское, ох, не жалует.

Савельич при ближнем знакомстве с ним оказался совсем не простым мужиком. Это был типичный представитель бывших крепостных слуг, не сумевших найти своё место после отмены крепостного права.

Гордый, трудолюбивый, но бедный человек, он продолжал держаться за своё былое «господское» прошлое и не мыслил, по его словам, другой, вольной и свободной жизни.

Его история сразила меня наповал. Её как-то рассказал мне сам хозяин, после того как я спросил:

– Почему ваши печи всегда разжигает именно Савельич, а не Авдотья? И почему его все называют кондитером? Необычно всё-таки. Расскажите!