Недоверчиво покачав головой, Авдотья ушла, а я с облегчением перевёл дыхание. Хорошо, что Энгельгардт заставил меня заранее выучить кучу имён и названий, пока я буду обживаться и изучать его окружение. Что ж. Наверное, так оно и в самом деле лучше.

Надо отдать хозяину должное – жил я тут, действительно, как его ближайший родственник. Все дворовые, здороваясь со мной, снимали шапку, вопросами не докучали и вообще относились ко мне спокойно, хотя и не упускали возможности поговорить со мной о том о сём, явно скрывая немалый интерес. Но меня это вполне устраивало и, прогуливаясь по обширному барскому хозяйству и его окрестностям, я неспешно знакомился с местной жизнью, находя время и для общения с людьми.

Пожалуй, я никогда не жил так раньше. Там, в моём времени, был совсем другой ритм жизни: скорость, драйв, гонка за сомнительными благами цивилизации. Здесь всё было по-другому. Как каникулы в деревне, только никто не заставляет махать лопатой или собирать картошку.

Только отдых, покой, вкусная еда. И воздух, чистейший воздух, которым так легко дышать.

Теперь я уже знал и Сидора, и старосту Ивана Демидыча, и его жену Авдотью, и кондитера Савельича, того самого мужика с кривой челюстью и другой дворовый люд, молодой и не очень. У некоторых из них были очень странные имена: Ефёр, Хворосья, Василич… Но особенно меня заинтересовала мудрая и всеми уважаемая пожилая женщина, которую все почему-то звали не иначе как Старуха. К ней я тоже захаживал, но она, всегда чем-нибудь занятая, редко находила время для праздной болтовни. А я мешать ей не хотел, тем более что помочь не мог, ничего не смысля в её делах. И всё-таки иногда мне удавалось разговорить её.

– Неужели вы и Наполеона помните? – поинтересовался я у неё однажды.

– А как же, – кивнула она. – Я тогда баба была в молодях, но при памяти. Его самого-то, мне вблизи повидать не довелось. Мимо только проскакал на своей белой лошади. А вокруг него драгуны, драгуны. Так они на Москву и пришли.

– А вы разве московская? – удивился я.

– Барыня моя, при которой я состояла в крепостных девках, была оттуда просватана. И когда её за московского помещика замуж выдали, она меня и ещё кое-какую прислугу прихватила с собой. Это лет за пять было до прихода узурпатора.

– А можете рассказать о Наполеоне что-нибудь интересное?

– Да никакого интересу в нем не было, – отмахнулась от меня Старуха, которой явно начинали надоедать мои расспросы.

– Бесчинствовали они поначалу, церкви похабили, святыни наши разграбляли. В храме, что неподалёку о нашего дома был, конюшню устроили. Уже потом, когда эти шаромыжники Москву оставили, мы туда пошли. Ох и нагляделись мои глаза тогда… Вспомнить страшно, сказать грешно.

– Почему шаромыжники? – не понял я. В моем времени я тоже слышал такое слово и оно всегда обозначало какого-нибудь бездельника и бродягу. Но при чём тут Наполеон и французы?

– А кто ж они? – удивилась моей недогадливости Старуха. – Их как погнали в хвост и гриву, а тут ещё Генерал Мороз вдарил, так они и посыпались, французишки эти. Помёрзли многие до смерти, а те кто остался, с голоду пухнуть начали. Вот и пошли по дворам, причитая как побирушки: «Шер ами, да шер ами!» Так в народе и прозвали их шаромыжниками. Кому повезло, тот в гувернёры к барчукам малолетним напросился. Али мастеровым каким стал. Вот ведь как бывает. Пришли гордые, а пошли голые.

– Сколько же вам лет? – с интересом всмотрелся я в её испещрённое морщинами лицо.

– А мне почём знать? Я грамоте не обучена, читать да считать не умею. – Пожала плечами Старуха.