Такие беседы с Александром Николаевичем я любил, рассказчиком он был просто замечательным. Слушая его, я не замечал порой, как целый вечер пролетал незаметно. Меня можно было понять. Тут не было ни телевизора, ни интернета, ни даже радио. Но мой радушный хозяин легко заменял мне все эти отсутствующие блага и в компании с ним я забывал о том, что такое скука.

Выпив полугара и растянувшись на кожаном диване, Энгельгардт приступил к рассказу:

– Попал Савельич ко мне случайно. Когда-то, лет пятьдесят или шестьдесят тому назад – за старостью кондитер сам позабыл, сколько ему лет – Савельич учился кондитерскому ремеслу в одной из лучших кондитерских в Москве. Это дело ему очень нравилось и надо сказать, что кондитером он был толковым. По крайней мере, в одном из московских клубов, посетители были в восторге от его пирожных и других сладостей. Да вышла беда, проиграли прежние хозяева Савельича в карты одному помещику и тот, недолго думая, забрал его в деревню. Там бывшему кондитеру приходилось туго. Помещик не оценил золота, попавшего ему в руки, и заставлял его работать и поваром, и кучером, и буфетчиком, и выездным лакеем, и истопником, и судомойкой…

– А почему так? – удивился я.

– Да видишь ли в чем дело, – подумав, сказал Энгельгардт. – Помещики они тоже разные бывают. Есть умные, грамотные люди. Образованные так сказать и даже прогрессивные. А есть и другие. Те, что дальше своего носа не видят. Людей не ценят. Самодуров тоже бывало немало. Жил неподалёку отсюда один барин. Так вот. Имение у него было большое и крепостных душ множество. И поручил он им каждую субботу приходить и к его светлой ручке прикладываться. Целовать почтительно, значит. Поцеловал мужик ручку барину, отходит, а тут ему шкалик водочки или даже чарочку. Баба к ручке приложится, платочек ей преподносят или ренского стопочку. Самодурство? А как же. Но это хоть безвредное. А бывали и другие. Наказания для крепостных устраивали, суды принародные. И тут прав будет тот, кто барину больше угодит. Власти на это глаза закрывали. Кто ж за крепостного заступится? Не человек ведь, вещь, порой никчёмная. Был на моей памяти ещё один дворянчик. Очень уж по пирам покутить любил. Не одну сотню крепостных душ отдал за обильный да вкусный стол. А ты говоришь, «как же так?»

Савельичу тоже непуть попался. Ему кондитерское искусство ни к чему было. Вот и погнал нового крепостного на чёрные работы. А Савельич мужичонка тихий да работящий. Перечить не привык. Что сказали, то и делает.

–Рассказчик раскурил сигару, пустил дым и продолжил:

– За хозяйскими заботами да хлопотами жениться Савельич не успел. Да и с виду-то он не больно казистый, бабы в его сторону и по молодости не смотрели. А ему и подавно заглядываться на них времени не было. Так и прожил Савельич всю жизнь без семьи. Под старость лет оглох несчастный кондитер, а потом и вовсе беда с ним приключилась. Работал старик на круподерне, зерно в крупу перемалывал. В помощниках у него Мирон был, здоровенный детина, сильный, да неловкий. Не удержал этот недотёпа какой-то там механизм, одна железка соскочила и ударила Савельича по лицу.

Как старик выжил, ума не приложу. Челюсть не только выбитой оказалась, но ещё и раздробленной на куски. Грамотных лекарей в наших краях отродясь не бывало. Простой люд по привычке сам себя лечил, а если уж совсем худо было, к знахарям шёл. К одному такому знахарю Мирон и отнёс Савельича. Как ребёнка, на руках. Много вёрст отшагал, но донести живым успел. Видать шибко свою вину перед стариком чувствовал. А может просто убивцем быть не захотел. Как бы то ни было, кондитер у этого знахаря отлежался, на ноги встал. Знахарь его через трубку жидкой кашей кормил, пока сломанные кости не срастились. Потом, потихоньку Савельич научился жевать своим кривым ртом.