– Скажите, пожалуйста, а возможно ли, не становясь бессмертным, прожить сотни жизней одновременно?

Авторитетный йог на мгновение будто замер, затем встряхнувшись внимательно каким-то своим, особенным образом прищуренным глазом посмотрел на Таира и спросил его:

– Вас как звать, молодой человек?

– Таир.

– Таир, зовите меня Рыбак. Я обязательно отвечу на ваш вопрос, если позвоните мне после семинара в любое время вот по этому телефону, – и протянул ему свою визитку. Таир визитку взял, а на следующий день, не дожидаясь окончания практикума, уехал домой.

Почти через десять лет после того семинара, когда они стали уже не просто хорошими знакомыми, а почти друзьями, авторитетный йог с Таиром сидели в кафе и тихо разговаривали о том, что было понятно только йогу. Пока только ему. Таир понять лишь пытался.

– Таир, скажите, пожалуйста, а как будет ваше полное имя?

– Альтаир.

– В честь звезды?

– Ага.

– Что ж, сударь, по сути, то, о чём вы меня спросили, – вещь очевидная. По какой бы лестнице вы ни взбирались – результат всегда виден только с последней ступени.

– Слушай, давай на ты. Ну какой результат? Зачем такие аллегории? Что за сложности?

– Хорошо, на ты, значит, на ты. Да никакой аллегории и никаких сложностей. Ты никогда не знаешь, что увидишь с последней ступени, пока не поднимешься на неё. И результат не зависит ни от какого твоего желания, или знания, или интуиции. Тебя встретит голая реальность. Может быть, это будет крыша, а может, это будет пропасть.

– Да ведь это просто рассуждение, не более.

– Допустим. Для тебя. Но ведь опыт, даже твой опыт, уже говорит тебе, что я прав. Если желаешь, я могу и на примере доказать.

– Изволь.

– Когда-то я уже рассказывал тебе про восемь восприятий, точнее, про четыре восприятия и по два варианта их фиксации – итого восемь.

– Говорил.

– Мы же с тобой учёные и вполне можем порассуждать. Вот, допустим, видишь ты человека – пусть знакомого, где-то, пусть в саду-огороде, который ежедневно достаёт откуда-то лестницу и несёт в сторону высокого сарая. Там он приставляет её к стене и взбирается на крышу. Взобравшись, что-то там делает и через какое-то время, довольный, спускается, забирает лестницу и куда-то её уносит. Его умиротворённый вид не даёт тебе, сударь, покоя, и ты уже замучился в своих догадках. Стало охота узнать, что же там такое на крыше делает этот человек. Чего только уже ты не предположил, но у тебя нет лестницы, а попасть на крышу надо и самому увидеть, что же там происходит. Выход один – когда твой знакомый поднимется и скроется где-то там наверху, ты поднимешься за ним следом и хоть краем глаза, но увидишь то, что рассеет подозрения и домыслы.

– Уже интересно…

Описывать детство Таира нет никакого смысла – об этом есть целая, с хвостиком, книга1, поэтому можно смело продолжить с кажущихся действительно важными событий.

Воспоминаниям своим Таир никогда не придавал исключительного значения. Первое, что всплывало у него в памяти о себе самом, это что-то тёмное, тёплое и влажное. Точнее, он находился в темноте в тёплом океане, в котором ему было уютно и сытно и хотелось пребывать вечно, почти не двигаясь.

Второе – короткое, как вспышка. Ему перерезают пуповину. Тут Таир никогда не сомневался, потому что слово «пуповина» впервые прозвучало для него именно здесь. Как он мог видеть сам себя, да ещё и помнить об этом, он понятия не имел, да и никогда не морочился на эту тему.

Третье – его взвешивают на весах. Таких белых, в форме люльки – для новорождённых. Затем кладут на стол и зачем-то чертят химическим карандашом на животе полосу поперёк, которую потом измеряют оранжевой сантиметровой лентой.