Он долго стоял на пороге детской. Не поворачивая головы, наблюдал то за младшим, то за старшим сыном. Точнее, за тёмными бугорками на кроватях, отмечающими положение их тел и в отсветах телевизионного экрана напоминающими могильные холмики.

Из спальни донеслись шорохи, затем приглушённые шаги. К отцу подошла мать. Осторожно взяла за руку и увела, потом вернулась, чтобы закрыть дверь. Разноцветное мельтешение под дверью пропало, и детская утонула в темноте. Андрей ещё дважды просыпался. Отца на пороге не замечал и быстро проваливался обратно в сон.

Утром детская опять опустела. Игрушки переместились с ковра в пластиковый контейнер. Спичечный копёр перекочевал на стол Андрея. На столе Малого разрисованные листы и тетради легли в стройные стопки. Один лист, исписанный буквами и цифрами, лёг отдельно. Обе кровати оказались аккуратно заправлены, шторы разведены по углам и заткнуты за торцы столов. Из окна было видно, как во дворе дети разного возраста выкапывают ямы. Те, кто постарше, раздобыли настоящую штыковую лопату с полотном из рельсовой стали и порой опускались на такую глубину, что из детской комнаты удавалось разглядеть лишь взъерошенные волосы их макушек.

У кустов на дальней границе двора собрались четверо чёрных. Они изредка переминались, в прочем стояли неподвижно и молча таращились на самую глубокую яму с полноценным насыпным банкетом, защищающим откос от возможного стекания воды. Из окна противоположной пятиэтажки за ними наблюдал тридцатидвухлетний Жаргал. Он не выходил на улицу с того дня, как его дверь опечатали. Бумажку с печатью Жаргал не тронул. Через балкон соседа перебрался к себе в квартиру, первое время старался не подавать признаков жизни, потом привык вызывать курьеров и просил складывать заказ в свешенное на верёвке ведро. Купил бинокль и в скучные дни частенько сидел у окна. Выяснив, что над ним, в окне пятого этажа, так же томится двадцатишестилетняя Эльвира, Жаргал расстроился бы, потому что задрать бинокль и следить за ней не получилось бы, а следить за Эльвирой ему бы понравилось. Она узнала о скором возвращении мужа и с дрожью присматривалась ко всем мужчинам во дворе.

Муж давно бы приехал, но угодил в больницу. Он работал в обвальном корпусе и хвастал Эльвире, что из дозорных поднялся до координатора сектора, обещал купить фиолетовый кроссовер с системой автоматической парковки, а из больницы начал писать, что, вернувшись, непременно убьёт. Кидал эсэмэски, в деталях описывал, как именно убьёт, и чаще повторял, что просто задушит. Муж и прежде душил Эльвиру. Она хотела воспользоваться его командировкой, чтобы оформить развод, однако не решилась, как сейчас не решалась уехать в Ольховку к сестре.

К вечеру дети и чёрные разошлись. Даже если Жаргал с Эльвирой продолжали наблюдать за опустевшим двором, из детской комнаты разглядеть их уже не удавалось. Вскоре пропал и высвеченный фонарями двор, потому что Андрей задёрнул шторы. Рухнув на кровать, он потянулся к тетради. Пробежал глазами по задачке, где требовалось рассчитать расход обтирочных материалов для бульдозеров с разными показателями тягового усилия. Отвлёкшись от тетради, прислушался к едва различимому разговору на кухне и вспомнил, как утром мать сказала, что отцу нельзя оставаться одному.

– Мы соберёмся, и ему будет попроще, – прошептала мать, пока они ехали в такси.

Из поездки к дяде Саше, где собрались старые друзья отца, ничего хорошего не вышло. Мать понадеялась, что он заговорит, но отец упрямо молчал, так ещё и обтекал чернотой, как в бане. Весь диван дяде Саше вымарал, а ведь перед поездкой мать загнала его в ванную и не выпускала, пока он не отдраился до пунцовой красноты. Обычно загоняла Малого, когда тот прибегал с улицы, теперь и отца загнала.