– И как? – Малой вытягивал и заталкивал с виду одинаковые стержни.

Андрей готовился забрать шкатулку прежде, чем брат сломает какой-нибудь стержень, но краем глаза зацепился за тёмную фигуру у подъезда. Незнакомец лишь сейчас обратил на себя внимание, словно и не прошёл вдоль дома, а просто выделился из тени под балконом первого этажа. На нём был чёрный землекопный костюм. В ногах стоял скособоченный чёрный рюкзак. Лицо, шея и кисти рук, пропитанные пылью, тоже чернели, под тёмной панамой угадывалась чёрная пакля слипшихся волос, и только белки́ немигающих глаз светились сахарной белизной да в губах держалась неподкуренная белая сигарета.

Андрей, шагнув, загородил Малого. Подумал, что видит сына толстухи, явившегося на ругань и теперь помышляющего наброситься на них с кулаками, ну или с кайлом, затем тяжело выдохнул и кинулся к подъезду. Малой озадаченно проводил брата взглядом. Андрей подбежал к чёрному мужчине и вроде бы хотел прыгнуть к нему в объятия, но резко остановился и замер.

– Папа, – в одиночестве прошептал Малой. – Папа…

Прижал шкатулку к груди. Попробовал запихнуть под футболку и завязать шнурок на шортах так, чтобы она не вывалилась. Отошёл от ямы, вернулся. Расплакался и повалился на колени. Затолкал шкатулку в яму, наскоро присыпал землёй и, на ходу протирая глаза грязными ладонями, наконец помчался к отцу.

Солнечный свет падал на развешанные по детской комнате плакаты с цветными изображениями бульдозеров-рыхлителей, экскаваторов-погрузчиков, грейферных экскаваторов и прочих землеройных машин. Они висели без видимого порядка, иногда перекрывали друг друга и кривились, и лишь один, самый большой плакат, отпечатанный на плотной бумаге, был закреплён со всем тщанием. На нём красовалась двухтысячетонная громадина шагающего экскаватора-драглайна, оснащённого ковшом на двадцать пять кубических метров и способного на своих гигантских опорных лыжах-башмаках проходить до шестидесяти метров в час.

Справа от окна располагался стол с компьютером, выдвижными ящиками и надстройкой из книжных полок. Слева томился стол попроще: без полок, без ящиков, снабжённый подставкой под клавиатуру, но компьютера лишённый. Дальше вдоль стен стояли кровати, и правая кровать была аккуратно заправлена, а под покрывалом левой читался рельеф скомканного одеяла. По углам за ними возвышались платяные шкафы. Между шкафами открывалась тонкая щитовая дверь в смежную спальню.

После обеда в детскую забежал Малой. Он покрутился возле своего простенького стола, разгрёб сваленные в кучу тетради и отыскал альбомный лист, на котором по заданию учителя нарисовал отца в защитном костюме и с поднятым на плечо пневматическим отбойным молотком. Бережно разгладил заломившийся уголок, кинулся обратно к двери, но задержался, чтобы выудить из шкафа шкатулку-головоломку. Опустившись на ковёр, без успеха подёргал деревянные стержни, с силой надавил на кнопку, после чего переключился на склеенный из спичек сваебойный копёр. Андрей почти закончил копёр и только подыскивал ветку, чтобы выстругать длинную сваю. Малой ещё минуту повозил по узорам ковра игрушечные самосвалы, затем его позвала мать, и он, прихватив альбомный лист с рисунком, убежал.

Детская комната опустела.

Голосá из кухни и коридора долетали глухие, смазанные. Переместившись в гостиную, они сделались более отчётливыми, и теперь в детской можно было разобрать, как дядя Саша воскликнул:

– Да там пластилиновая страна, понимаешь?! Какие ботинки?! На них по килограмму налипает! Не земля, а говнолин сплошной. По килограмму! На тебе столько земли, будто заранее похоронили, и ты, похороненный, мыкаешься куда послали. Понимаешь? Одежда, бельё – всё в земле. Всякой хиродобы хватает, а многие именно от грязи ломаются. Ходят одинаковые, как из толчка, потом валятся в полном невменозе. Из-под ног каждый шаг ползёт. Вот кукуха и едет. Ещё с жары у тебя хлюпает, и ты в этой грязи месяцами киснешь без продыха. Так что сапоги, и не выдумывай. Куда там? Ну куда?!