, с их вызывающими мушками и платьями, напоминающими корзины, когда-то сидевших на этой старой скамье. Все напрасно. Меня тошнило от проклятого запаха плесени. Принужденный созерцать этот мрачный дом, с его кое-где разрушенным фасадом, с черными пятнами решетчатых окон, я уставал от напряжения, и мне мерещилась на нем больная девушка с лицом, усеянным угрями. Низкая дверь открылась, и рот молодой девушки неожиданно выплюнул тень, которая спустилась по лестнице, перескочила через лодки, приблизилась к набережной и исчезла в уличке. Сначала я принял эту тень за незнакомца. Но сейчас же успокоился. «Беатриче» была на прежнем месте. Наконец, устав напрасно ждать, я пересек Большой канал и вернулся в Реццонико. Вот вам мое времяпрепровождение, Диана.

Джимми рассеянно играл с коробкой спичек.

– Послушайте, Диана, я надеюсь, вы не влюбились в этого типа?

– Я? Влюблена?.. Знаете, Джимми, ваши шутки довольно дурного тона.

– Я просто думаю, что с вашей стороны было бы не очень мило заставить меня помогать вам в розысках моего соперника.

Леди Диана пожала плечами, с чудесной легкостью притворства, свойственной всем женщинам мира, и, приняв вид оскорбленной невинности, заметила:

– Соперник? Как можете вы, Джимми, бояться кого-нибудь? Вы, имеющий все, чтобы нравиться: молодость, красоту и богатство!

Джимми развалился на краю постели и протестовал не особенно горячо:

– Не издевайтесь надо мной, дорогая. Вы преувеличиваете.

– Но я не шучу. Я говорю правду.

Тогда, окончательно убежденный и полный гордости, Джимми выпрямился, машинально поправляя галстук.

– Идите спать, Джимми, заявила Диана. Мы поговорим об этом завтра.

Джимми поцеловал ее и вышел. Леди Диана зажгла лампу у изголовья кровати. Меньше, чем когда-либо, сон соблазнял ее. Три реликвии «Беатриче» были здесь, рядом с ней. Никогда экзальтированный пилигрим не созерцал более напряженно останки святого. Она больше не пыталась бороться с чарами незнакомца, который целую ночь плел вокруг нее сетку своей невидимой паутины. Ее глаза попеременно переходили с одного предмета на другой: она пыталась разгадать эту душу сквозь слова, написанные карандашом на заголовке газеты; понять эту сильную волю, судить о ней по четкости букв, проникнуть в сущность его «я». Он, по-видимому, человек сильной воли, если только ясный тембр его голоса не обманывает.

Бледная солнечная заря обволакивала уже комнату, кладя блики на вазы и жилки света на разноцветное стекло. Далекая сирена пароходика свидетельствовала о пробуждении города. Но леди Диана оставалась безразличной к первым признакам наступления дня. Она была не одна в комнате, она мысленно разговаривала с угадавшим ее вопросы собеседником. И этот призрак воплощался для нее в образах перчатки, газеты и спичечной коробки.

Ежедневно, в половине седьмого вечера, графиня Мольтомини собирала обычно свой двор, у «Флориани». На столе, окруженном железными стульями, вырастали бутылки портвейна. Вдоль площади святого Марка ложились тени от новой Прокурации. Голуби, уставшие от фотографирования толпы кретинов, закармливавших их кукурузой, возвращались в свои гнезда, под каменными карнизами. Они исчезали густыми и шумными стаями, как листья, унесенные порывом ветра. Между тем, под галереями бесчисленные туристы толпились перед витринами, восхищаясь разноцветной кожей, лунным камнем, маленькими алебастровыми львами и позолоченными ртутью гондолами-чернильницами.

В этот вечер графиня Мольтомини восседала с леди Дианой с правой стороны и маркизой д›Антреван слева от себя. Командор Лоренцетти ел мороженое, а Троделетто пил вермут с содовой водой. Они обсуждали последний роман Жоржа-Мишеля: «На Венецианском празднике».