Она в тот же день оформила отпуск. В местном НКВД взяла пропуск в Севастополь и в срочном порядке явилась на Пушкинскую улицу. После подписи Ткач протокола свидетеля, начальник первого отделения Цукерман нашёл возможным сделать очную ставку обвиняемого Крижжановского со свидетельницей Ткач.

Трудно сказать, инструктировал ли кто малограмотную Ирину перед очной ставкой. Возможно, она и сама уже многое познала и многому научилась. Проявила она себя на следственной комедии как настоящая аферистка – лживая, жестокая и наглая.

Цукерман сидел на своём месте. Слева у края стола посадили обвиняемого. Справа на расстоянии четырёх метров стоял стул для свидетельницы Ткач. В конце длинной залы сидели два следователя, своего рода свидетели. Когда пригласили свидетельницу, Ирина кокетливо вошла в залу, сказала «здравствуйте», кланяясь в двух направлениях. Когда она села против Крижжановского, снова сказала:

– Боря, здравствуй! – Крижжановский вежливо ответил. Следователь спросил свидетельницу:

– Товарищ Ткач, вы знаете сидящего перед вами человека?

– Да, это Крижжановский. Он служил на «Буге» механиком.

– Вы были в хороших отношениях с ним?

– А чего же мы могли не поделить? Жили, как и положено сотрудникам на одном буксире.

– Никогда не ссорились?

– Конечно, нет. У нас бывали задушевные разговоры.

– О чём?

– О жизни людей в нашей стране и заграницей.

– Это неправда, – не сдержался Крижжановский.

– Молчать! Вас не спрашивают! – разорвал тишину окрик следователя.

Ткач продолжала:

– Он, наверное, хочет сказать… – медленно, краснея, но с наигранной уверенностью и смелостью продолжала свидетельница. – Что добивался сожительства со мной. Да, вначале я ему симпатизировала. Но когда узнала о его мыслях, о его настроениях, о его взглядах на нашу советскую жизнь, позволила бы я с таким подлецом любовь крутить? Гад ты! – крикнула она и, вскочив со стула, плюнула в его сторону.

Следователь успокоил Ткач и усадил на прежнее место, задал новый вопрос:

– Что же он вам такого говорил?

– Он говорил, что в любой стране жить лучше, чем у нас. Мы много работаем и мало получаем. Что в период коллективизации сельское хозяйство было разорено, люди голодали, а многие и умерли от голода.

– А говорил он, что хочет остаться в капиталистической стране?

Ткач в замешательстве поворачивала голову от Крижжановского к следователю, ещё сильнее краснея. Рот её был беззвучным, но не закрывался. Наконец, она собралась больше с физическими силами, чем мыслями, которые у неё работали с большим опозданием, начала лепетать:

– Кажется, говорил. Наверное, говорил. Да, он мог сказать.

Следователь помрачнел, сурово и выжидающе смотрел на свидетельницу в упор, но, вероятно, не знал, как помочь.

– Да, я вспомнила, он говорил. Он говорил. Он несколько раз говорил, что хочет остаться заграницей.

Следователь плохо изучил свою свидетельницу и задал непосильный вопрос:

– Какой город ему больше всего нравился, где он намеревался остаться и не возвращаться на Родину?

– Он хотел остаться в Нариомаре или Охе. Уже забыла. Точно не помню.

– Это советские города, – торопливо поправил следователь, – вы спутали, наверное, он называл города Амстердам и Осло.

– Да-да! Извините, я ошиблась… Он называл Астердам… Астердам самый красивый город.

Крижжановский повесил голову, молчал.

Один из присутствовавших следователей подошёл к Ткач и тоже задал вопрос:

– Товарищ Ткач, я не совсем вас понял. Подследственный Кри-… Крижжановский говорил вам, что намеревается остаться заграницей и изменить своей Родине?

– Да, говорил.

– А вас не приглашал остаться с ним?