Извлекая комсомольские дела из мусора, Богданов ждал, что его спросят, не находил ли он пропавших дел? А Богданов, как человек буквы закона и опытный, честный и аккуратный намеревался спросить: «А кто дал право бросать комсомольские дела в запущенный шкаф? Если есть специальный сейф, где они должны были храниться». К сожалению, подобный разговор не произошёл.

В ближайшее воскресенье Богданову разрешили увольнение в город. Походив два часа на Историческом бульваре, на обратном пути он решил зайти в НКВД. Встретил его дежурный по управлению. Богданов объяснил, кто он и что его привело к ним. Дежурный распорядился провести краснофлотца к начальнику третьего отделения, шефу КУРа старшему лейтенанту Грабченко.

Несмотря на воскресный день, управление работало как в обычные дни. Его сотрудники давно позабыли о существовании выходных дней.

Сопровождавший Богданова помощник дежурного открыл дверь и представил посетителя начальнику отделения Грабченко. Старший лейтенант в это время, развалившись в кресле, дремал. Ворот белого кителя на нём был расстегнут. На его висках ещё не успели высохнуть ручейки пота, бежавшие через скулы к шее. Волосы были всклочены, местами слиплись в колтуны. Глаза были воспалённые и непроизвольно закрывались. Он только что закончил на карусели 32-часовой допрос бывшего командира КУРа Суслова. Начальник отделения, подняв на Богданова красные воспалённые глаза, спросил:

– О Суслове что-нибудь знаешь? – и голова его тот час, подобно подрубленному кочану капусты, свалилась вперёд и набок.

Гость стоял, вытянувшись, думая уже о другом: «Зачем я сюда пришёл?» – однако, не робея, мобилизовал на помощь ясное сознание, что в подобных случаях так важно. Он давно убедил себя – правда должна торжествовать над ложью! Давая себе отчёт, что поступает правильно, смело сказал:

– Товарищ старший лейтенант, согласно процессуальному кодексу, я, как гражданин Советского Союза, обязан помочь следствию, изложив всё известное мне о бывшем командире батареи Химиче.

– О, вундеркинд! Спасибо. Благодарю, – Грабченко собрал оставшиеся силы, встал, шатаясь, взял стоявший у стены стул, подставил его Богданову.

– Садись, – сказал старший лейтенант.

Богданов сел.

Не садясь на прежнее место и не сводя с гостя пытливого взгляда, следователь изменил прежнее решение и пересадил краснофлотца ближе к своему столу. Сам, молча, тоже занял своё место в кресле за столом.

– А о Суслове ничего не знаешь? – вдруг спросил следователь вторично.

Богданов сидел спокойно, сопровождая смелым взглядом все движения Грабченко, смело ответил:

– Нет, я могу сделать показание только о Химиче.

– Молодец. Было бы больше таких как ты. Быстрее расправились бы с этой сволочной дрянью.

Богданов молчал, испытывающе продолжал наблюдать за начальником отделения. Ему казалось, что сидевший перед ним командир сию минуту закончил марафонский бег.

– Ну, давай о Химиче, – сказал следователь, продолжая осматривать гостя как какую-то вещь, понравившуюся на прилавке магазина.

Свидетель не торопился с рассказом, и когда начальник отделения готов был его слушать, спросил:

– Товарищ старший лейтенант, дело Химича ведёте вы или кто-то другой?

– А тебе зачем?! Я начальник отделения, – почти закричал Грабченко. Чёрные лохматые брови его сбежались и низко спустились на глаза. Рот сжался. Левая щека начала подёргиваться.

Богданов встал. И снова попросил разрешения объяснить, зачем он пришёл. Когда получил разрешение, он тихо принялся объяснять:

– Во-первых, вы не должны мне тыкать – мы находимся на службе. Причём в учреждении и не торговом, и не в коммерческом, в учреждении особом, где нормы отношения людей регламентированы законом. Во-вторых, вы должны взять дело Химича, взять бланк опроса свидетеля, занести в него мою фамилию, имя, в общем всё, что требуется в таких случаях, что требует процедура, и записать мои показания, я их подпишу и потороплюсь на батарею, так как срок моего увольнения уже истекает.