Мы приготовили чай в большом самоваре. Как и в детстве, дед не допустил меня сыпать крупную чёрную заварку. Сдвинув брови, он сказал, что я ещё мал и все сделал сам. Седой, маленький старичок, которого я увидел сегодня, с каждым словом превращался в моего огромного, крепкого деда с большими тёплыми руками. А я рядом с ним все больше походил на ребёнка, который набирается его опыта. Его душа пахла свежезаваренными травами, тайгой и летом. И я клевал носом прямо за столом, дожёвывая крупно нарезанный хлеб, густо намазанный медом. Я проваливался в сон, пропуская слова, неуклюже кивал и был совершенно счастлив. Дед укрыл меня тёплой рогожкой и это последнее, что я помню из того вечера.

На следующий день я подбирал удачное время для разговора, о его сгоревшем доме. Дед хмурился и молчал, при любых моих попытках об этом заговорить. Я не мог понять, почему это происходит. Может, он так переживает из-за того, что не пришло время? Может, он надеется, что уедет со мной в Москву? Я снова предпринял попытку поговорить о переезде.

– Дед.

– Чего тебе?

– Может, ну его все это? Заимку, лес, деревню. Поехали со мной? У меня хорошая квартира в Подмосковье. Там тоже есть лес. Соберем твои вещи, которые захочешь. Будем жить вместе.

– Нужен я тебе там? – усмехнулся старик в усы.

– Конечно, нужен. Я взрослый человек и все продумал. Поехали, дед.

– А женишься и что тогда? Жене твоей я там нужен буду? Ночная кукушка всегда перекукует, Леша, это нормально. И будешь ты мучиться хлеще, чем сейчас. Сейчас ты просто уедешь и будешь меня вспоминать. А если придётся, потом меня куда-то устраивать, мучиться будешь больше и дольше. Будешь переживать, тайно ненавидеть жену и уговаривать себя, что все со мной хорошо. Что мне там, где я есть, хорошо. А червячок внутри будет точить, что лучше бы не дёргал деда с места, где он привык. Нет, Леша. Я знаю, где моё место, где твоё. Я тут останусь, а ты поезжай. И не бери с собой дурных мыслей, оставь все как есть, так оно будет лучше.

Мы оба молчали. Любые мои доводы сейчас не выиграли бы ничего. И о том, что я жениться не собираюсь и скорее всего этого не случится никогда, и то, что никогда я его не сдам ни в какой пансионат для престарелых. В его глазах это все будет меркнуть, ведь для него я просто ребёнок. Но даже в молчании с дедом было легко, он не нагнетал, а облегчал. С ним всегда было просто в таких разговорах.

– Ну, давай отстроим тебе дом, вместо сгоревшего? Разреши мне помочь тебе?

– Не хочу я больше в деревне жить. Сгорел и хорошо, устал я от него совсем. Бросить жалко было, а тут такой случай. Ты не бойся, я поживу ещё. Мне тут легче. Ты мне хочешь помочь? Что ж я согласен. Помоги мне сжечь оставшиеся вещи, которые эти дураки из огня спасали. Мне это все ни к чему, тебе тоже. Что мне нужно там было, я уже взял, остальное хлам. Раздавать никому не стану. Что огонь начал брать, нужно отдать до конца. Считай, причуда у меня такая. Поможешь?

– Да, конечно. Давай сделаем, если ты так хочешь.

Ещё несколько дней мы не трогались с места, я помогал деду во всем, к чему он меня привлекал. Слушал его истории. Терпеливо ждал. Мое время позволяло, и я не торопился жить, деду это состояние было привычно. Все что он делал, не терпело торопливости. Так было всегда. Мы рубили дрова, ходили в тайгу, где он собирал травы. Я опасался, а он говорил:

– Тут нет ничего опасного, сам смотри. Вот зверь, – сказал дед, когда к нам вышел большой красивый волк.

Я скинул с плеча ружье, но дед меня осек:

– Звери все понимают. Говорят, они с нами по-разному. И характеры у всех разные. Кому-то помощь нужна, тот приходит просить. Кому-то просто любопытно. Вот как этому, ишь, красуется. Смотрит не на нас, а мимо будто. Показывается, мол, смотри какой я царь.