– И что делать?

– А ничего не делать.

Дед вышел на шаг вперёд меня, громко свистнул и гаркнул на волка по-звериному.

Волк сделал шаг назад, понюхал землю и посмотрел на деда.

– Тебе чего надо? – спросил дед волка, сдвинув брови.

Волк затряс головой, отмахиваясь от насекомых.

– Ничего? Иди своей дорогой. Пшёл, говорю. Слышишь меня, нет?

Волк, облизнувшись и отвернувшись боком, тихо ушёл. Для меня это было жутковато и странно, у нас были ружья, но дед даже плечом не шевельнул. Я, уже взрослый мужчина, следовал за ним повсюду как маленький ребенок. Он всегда подчинял себе людей, но теперь, как я увидел и зверей тоже. Дед посмотрел внимательно на меня, усмехнулся одними глазами:

– Что, Лёшка? Струхнул? Да ты не робей. Вот, я помню, приезжали к нам охотники. Водил их наш местный провожатым, по реке, далеко. Сошли они вниз на лодках. Там пешком почти день. В ту сторону у нас никто не ходит, но деньги всем нужны.

– А почему никто не ходит?

– Ты не перебивай и узнаешь побольше, – строго сказал дед.

– Не буду больше, прости меня.

– Там, в той стороне, медведь людоед был когда-то. Потом местные охотники говорили, что раз сам людоед, то и приплод такой же будет. Перестали туда ходить. Люди пропадали. А эти молодые, горячие, отчаянные, им надо. Сторговали, значит проводника, дорого взял, считай в пять раз. День на лодке, день ногами по тайге. Идут. Нашему что? Он привычный, не в первый раз. Только сказал им, что на ружья свои не надейтесь, а слушайте меня, что говорю, то и делайте. Те посмеиваются, ты, мол, веди, разберемся. Там место есть, капище святое, нельзя шуметь, пугать можно, но стрелять нельзя. Проводник их предупредил, вести себя тихо, иначе беды не оберемся. Те опять, смешком на него. Но идут тихо. А тот, что последним шел, говорит, как будто дернул его кто за руку. А тайга кривая кругом, над головой смыкается, потемки. Испугался он и пальнул. Проводник за голову схватился и говорит, бежим ребята, ничего не спрашивайте. И припустил. Они и брать-то его не очень хотели, старый совсем, только на себе тащить, а тут не успевают ногами перебирать. Да и сами не отстают, как будто бы страх в спину толкает, жутко. Проводник кричит, не оборачиваться, и скорее пятками перебирать. Хорошо, что он наш, знает, где там заимка старая стоит на высоких ногах. Добежали еле-еле, дед им опомниться не дал, затянул в нее силком, ни живых, ни мертвых. Чем было привалили вход, оконца заткнули. Показывает им сидеть тихо. Они в свои ружья вцепились, сидят, трясутся. Тут и пришло, что их гнало. На крышу прыг, и бегает как ребенок малый. Дверь скребет, по земле вокруг топает, свистит. Потом вроде ушел. Только наш сказал, сидеть до самого утра тихо. Так и просидели. На утро обратно пошли, наохотились.

Дед замолчал.

– Дед, ну и истории у тебя, конечно.

– А чего мои истории? Не веришь? – глаза его лукаво прищурились.

Конечно, нет. Но обижать деда, не в моих правилах.

– Да, страшно просто.

Дед довольно крякнул и мотнул головой. Он сидел рядом со мной, такой уязвимый и такой непобедимый одновременно. Я никак не мог этого внутри себя уложить. С одной стороны, он простой человек из глуши, верит в травы, в приметы, с другой стороны, он переполнен знаниями похлеще энциклопедий. Он говорит и читает на разных языках. Разбирается в астрономии и фармацевтике. Говорит с животными, которые его будто слушаются и ничего не боится, не смотря на свое немощное с виду тело. Он проходит пешком многие километры и будто не устает совсем. Как я раньше не замечал всего этого в нем? Как-то, проснувшись ночью и не обнаружив деда на месте, я встревожился, но нашел его на крыше. Он сидел и пальцем водил по небу от одной звезды к другой, шептал что-то и гладил бороду. Потом шуганул меня спать и долго что-то черкал в своих записях маленьким обломком карандаша. Тут не был мой родной дом или край, но на дедовых отварах и этом воздухе, я стал увереннее, спокойнее и как-то по-настоящему отдыхал.