– Да, по пять раз за день, было время.

– Да я не об этом. Ты когда-нибудь ВЛЮБЛЯЛСЯ?

Я подумал и ответил честно.

– Нет, Лари, я не влюблялся.

– Сам себе веришь?

– Верю. Мы же сейчас про влюбленность, – сказал я.

– Почему? Я спросил про любовь.

– А-а-а, всё-таки ты хочешь поговорить про любовь, малец. Ну, тогда так и говори.

– Ролан, ты о чем?

– Да о том, Лари. Ты спросил, влюблялся ли я, но не спросил, любил ли я.

– Хорошо. «Любил ли» ты?

– Любил.

Илларион замолчал. Он просидел так с полминуты.

– И как?

– Что «как»?

– Ты чувствовал рамки в голове в тот момент?

– А кто сказал, что я больше не люблю?

– Твоё настоящее состояние, – сказал Илларион. Я и забыл, каким честным он был с людьми.

Я отвлекся и забыл, о чем мы вели разговор, ведь случайно посмотрел на лестницу, по которой спускался ангел. Я не мог поверить, что это случилось так скоро. Меня одолело такое волнение, какое обычно испытывают перед выходом на сцену в третьем классе. Я успокоил колени и по-хорошему разглядел девушку, идущую навстречу. Черноволосая горничная зашла за барную стойку и протиснулась между столом и Фролом, прошмыгнув у меня перед самым носом. Я не помню деталей всей моей жизни, да чего уж там, – я забыл две трети своей тогдашней жизни из-за алкоголизма, – но мускус, который доносился от длинных локонов, я помню, как будто она и сейчас стоит в миллиметре от меня.

– Вот, молодец, именно так и должен выглядеть по-настоящему влюбленный человек, – сказал Илларион.

– Лари, ты что-то сейчас говорил?

– Ну, мы тут с тобой долго беседуем, знаешь ли.

– А мне кажется, что всего миг…

– Ролан, ты куда уставился?.

В разговор неожиданно вмешался Фрол.

– Ты, что парень, да он сейчас в астрале, – сказал хозяин бара.

– С чего вдруг? – ответил Лари.

– Смотри, – усатый мужчина указал на горничную, что меняла тряпки на кухне. Они смотрели на неё через проем в стене, ведущий в жаркое помещение, наполненное паром и брусничными пирогами. Казалось бы, весь бар в тот момент смотрел на неё, но лучше всего это получалось у меня. Наверное, от того она смотрела в ответ. Мы нашли точку соприкосновения, где стремились удержать друг друга, но у меня её увели треклятые тряпки, свалившиеся на пол. Дымка в баре пропала, как только она наклонилась, а когда выпрямилась, в ней уже не было огня. Она просто вышла обратно в зал. «Просто» в данном случае означает, что я перестал быть интересен её душе (так мне показалось). Черноволосая девушка оставила за собой новый поток мускуса, учуяв который, я хотел взять след, придя в один момент в тёплые желанные объятия.

– Ролан, ты чего? – это уже какой раз за день? Пятый? – сказал Лари, и я удивился его новоприобретенному сарказму.

– Отстань, дурочёк маленький. Ты даже разницы не видишь между любовью и дешевой подделкой.

– Просто ты так смотришь на эту девушку, будто она тебе задолжала.

Всё вернулось на круги своя, как только я убедился, что Лари не шутит (что и свойственно этому «святому духу»). Он вновь стал для меня тем славным парнем не от мира сего, что читает проповедь толстым мужикам в баре третьего сорта.

– Нет, это я ей задолжал, – ответил я.

Задолжал признание.

***

Мы сидели ещё час, и все это время Лари что-то рассказывал. Наверно, он хотел донести до меня, что высшая цель человека – благодетель, или что есть бутерброды колбасой вниз – это нормально. Теперь я могу лишь догадываться, чего он хотел от меня. И я не думаю, что обязан перед ним, потому что имел полное право не слушать. Я бы считался дураком, если бы слушал философию Лари, потому что в тот момент думал об официантке, которая все это время металась по бару. Она то возвращалась в зал, то убегала на кухню, то вовсе выходила на улицу. Я каждый раз хотел подойти к ней и сказать: «Привет, позволь угостить тебя брусничным пирогом после смены». И каждый раз получал ответ: «его никто не любит, потому что Фрол не умеет печь. Да и вообще, мой молодой человек не любит, когда я флиртую с незнакомцами». Печальная ситуация, когда ты сдаешься, не попробовав. Вроде, нет никаких преград. Все рамки в голове, как говорит Лари, однако подойти к девушке и признаться, что у неё красивые ноги, оказывается трудно. Настолько, что проще сказать Фролу про его «красивые ноги».