– Но – простите за то, что прервал – этим ваша работа не лишилась некоторой доли объективности? Может быть, стоило выбрать за студентов? Простите меня, пожалуйста, за то, что пытаюсь быть бóльшим немцем, чем ваш Штейнбреннер! Я просто предвосхищаю тот же самый вопрос, который могут задать другие.

– Безусловно, лишилась, – согласился Андрей Михайлович. – Но, видите ли, я вообще не верю в научную объективность как таковую! Мы исследуем любой феномен своим собственным умом, а не холодным искусственным интеллектом, глядим своими глазами, потому что у нас нет других. Объективен ли Солженицын, приложивший все мыслимые усилия для того, чтобы быть объективным? Да что Солженицын! Объективен ли сам Лев Николаевич Толстой с его рассуждениями о Кутузове и Наполеоне? А если нет, что же, мы выбросим «Войну и мир» в мусорную корзину? Да, мы сузили область нашего видения их произвольным выбором! Но ведь группа, с которой я работал, была набором живых людей с их достоинствами и изъянами, как была бы любая группа, и этим людям были интересны именно их – как бы назвать? – антиподы? Визави? Харáктерные прототипы?

– Соответствующие точки контрапункта на параллельном нотном стане, – предложил я.

– Прекрасное определение! – согласился Могилёв. – Лингвистически, правда, несколько неуклюжее.

«Пожалуйста, прошу вас! – снова пригласил я студентов. – Будем пока считать ваш выбор предварительным, но ведь надо начинать с чего-нибудь! Если вы колеблетесь, разрешите мне идти по списку группы. Арефьева Лиза?»

«Тут есть моя тёзка, – пробормотала Лиза. – Великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Как бы её имя подсказывает…»

«Ваша светлость, поздравляю!» – выкрикнули из заднего ряда.

«“Ваше сиятельство”, – поправил я. – Гагарин Эдуард?»

«Как вы думаете, кем я могу быть… кроме Феликса Феликсовича?» – заявил высокий Эдуард-Тэд, заложив руки за спину и покачиваясь на носках, слегка улыбаясь. Он имел в виду Феликса Юсупова.

«Да, пожалуй! – согласился я. – Гагарина Альберта?»

Эдуард и Ада были братом и сестрой, а полным, паспортным именем Ады было Альберта. Причудливы иногда желания родителей.

– Почему не Аделаида? – невольно прервал я рассказчика. – И почему тогда не Берта как уменьшительное имя?

– Затруднюсь вам сказать, почему! Знаю только, что в журнал посещений третьего курса она действительно была вписана как Аделаида, но я в качестве куратора имел доступ к их личным делам и однажды, подшивая в них какую-то справку, наткнулся на копию её паспорта.

«Не знаю – разбегаются глаза, – серьёзно ответила наша Альберта-Аделаида. – Но почти все женские персонажи уже взяты, кроме Коллонтайши, а в ней есть что-то, что меня отталкивает».

«Александра Фёдоровна?» – подсказал кто-то.

«Нет уж, пусть кто другой берёт эту мадам!» – живо и даже с какой-то неприязнью отозвалась Ада.

«Тогда Александр Фёдорович, – предложил я с улыбкой, имея в виду Керенского. – У вас и стрижка похожа».

Ада была худой девушкой с чисто мальчишеской стрижкой – я, кажется, сказал об этом раньше, нет? – и на улице в зимней одежде легко могла сойти за мальчика.

«А вы знаете – да! – вдруг согласилась староста. – Да! Он мне интересен». «Более того, это почти идеальное попадание», – мысленно отметил я.

Вслух я продолжил идти по списку:

«Герш Борис? Неужели Пуришкевич? Вы это всерьёз?»

Герш помотал головой. Но при этом улыбнулся, как-то очень лукаво, как только одна его нация и умеет улыбаться.

«Пуришкевич – это всего лишь злобный клоун, – пояснил он. – Но я на самом деле всегда хотел понять антисемитов, влезть в их туфли… Поэтому – Василий Витальевич Шульгин!»