«Вы их все нашли в нашей библиотеке?» – уточнил Марк Кошт.

«Не угадали, это мои собственные, – ответил я. – Несколько пришлось, как видите, распечатать, в магазинах их нет».

«Вы все их читали? – почти с благоговением спросила Марта Камышова и на мой утвердительный кивок только глубоко вздохнула: дескать, куда нам, недалёким, до такой научной самоотверженности!

«Дайте мне роль Пуришкевича!» – громко предложил Герш, чем, само собой, вызвал новый общий смех. Вы ведь помните, что Пуришкевич был завзятым националистом?

– Смутно, – признался я и прибавил:

– Как я завидую вашим студентам! Они охватывали своей памятью целый особый мир со всеми его мелкими деталями, нам, обывателям, почти неизвестный.

– Только равнодушие обывателя удерживает его от знания этого мира и всех ему подобных, – заметил Андрей Михайлович. – Кроме того, и этот мир, как и наш, с избытком содержал в себе боль и слёзы, обман и предательство.

– Но и благородство? – возразил я. – Недаром ведь вы говорили про крупный жемчуг?

Могилёв не спеша кивнул.

– Благородство, – полусогласился он. – Однако жемчуг, не забывайте, бывает и чёрный. Их ужасы были тоже крупнее наших.

[17]

– Итак, идея пришлась по вкусу, но после первых шутливо-восторженных слов одобрения группа задумалась, даже немного затаилась. Я разобрал стопку книг и разложил их на своём столе, чтобы облегчить выбор. Студенты столпились вокруг стола, рассматривая обложки, а Марта даже брала книги одну за другой и взвешивала их на своей ладони.

«Я правильно понимаю, что источников биографического характера здесь больше десяти?» – первым нарушил молчание Штейнбреннер.

«Верно», – согласился я.

«И даже представленный материал… Мы при всём желании не сможем охватить всех ключевых, э-э-э, узловых деятелей той эпохи, разве нет?» – не унимался наш русский немец.

Я согласился и с этим, на что он задал следующий вопрос:

«Имеются ли в педагогике прецеденты такого неполного, выборочного охвата изучаемого материала?»

«Да! – нашёлся я. – Это называется “экземплярным изучением”, идея которого принадлежит Рудольфу Штейнеру, основоположнику вальдорфской педагогики. Вашему соотечественнику, между прочим! И почти что тёзке».

«Слово “соотечественник” здесь не совсем подходит, как и слово “тёзка”… но благодарю вас, я полностью удовлетворён», – серьёзно ответил Штейнбреннер, а я мысленно похвалил себя за то, что в вузе не пропускал лекции по педагогике. Никогда не знаешь, что пригодится.

«Альфред в очередной раз победил на конкурсе зануд, поздравляю!» – ввернула Лиза под общий смех.

Тут я прервал своего рассказчика:

– Рискую занять на этом конкурсе второе место, но всё же спрошу вас: даже «узловых» фигур того времени, если пользоваться выражением вашего немца, не десяток и не два, как я вижу со своей обывательской колокольни. А вы предоставили своим студентам выбор. Значит, вы были готовы к тому, что их выбор будет отчасти произвольным? Что какую-то исключительно значимую фигуру вроде Распутина, например, никто не выберет, потому что она окажется всем несимпатичной?

– Да, само собой! И вы угадали – никто не взял Распутина. Хотя Распутин переоценен, а мне, – оживился Могилёв – было, например, обидно, что Константин Иванович Глобачёв или, например, Александр Павлович Мартынов тоже остались неразобранными. Это – начальники Петроградского и Московского охранных отделений, оба – прекрасные офицеры, русские патриоты. Ещё я огорчился тем, что ни один из религиозных деятелей или философов того времени тоже не был взят. Это, правда, отчасти и понятно: священники и философы всегда стоят как бы над схваткой, а людям, включая студентов, обычно интересны те, кто находится в гуще событий.