Я переоделась в простую мягкую пижаму и накинула сверху тёплый кардиган. Всё ещё дрожало внутри – не от холода, а от того, что не отпускает изнутри. Я долго смотрела на себя в зеркало, стараясь найти в отражении хоть какое-то спокойствие.

Не нашла.

На тумбочке лежала аптечка. Маленькая, чёрная, с потёртыми уголками. Взяла её – и вышла в коридор, не включая свет. Тихо. Почти неслышно. Только пол скрипел под босыми ногами.

Я остановилась у двери Алекса.

Пару секунд постояла в нерешительности – рука зависла над деревом. Но потом постучала. Один раз. Чётко.

– Да? – раздался его голос. Хриплый, усталый.

– Это я, – сказала я. – Влада.

Пауза. Потом щелчок замка. Дверь открылась на несколько сантиметров, а затем он впустил меня.

В комнате было полумрачно. Небольшая лампа на прикроватной тумбе отбрасывала мягкий оранжевый свет. Алекс был в футболке, помятой, с закатанными рукавами. На руках – ссадины, порезы, синяки. Локти сбиты, пальцы поцарапаны. Щека слегка отекла.

– Можно? – я подняла аптечку.

Он ничего не ответил. Только сел на край кровати и протянул руки.

Я опустилась рядом. Открыла аптечку. Хлопнула крышка. Легкий запах антисептика. Он молчал, но я чувствовала, как напряжены его плечи. Я осторожно взяла его ладонь и начала обрабатывать раны. Он вздрогнул, когда ватка коснулась кожи, но не отдёрнул руки.

– Прости, щипет, – шепнула я.

– Бывало хуже, – буркнул он.

Но голос был не дерзкий. А уставший. Сломанный. Настоящий. Я продолжала. Молча. Аккуратно. Ладонь за ладонью. Пальцы. Костяшки. Локти. Каждое прикосновение – не просто забота. Прощение. Благодарность. Признание.

Алекс сидел на краю кровати, немного склонившись вперёд, пока я аккуратно обрабатывала порез на его плече. Рана была неглубокая, но я всё делала медленно – не из-за страха причинить боль, а потому что в этом прикосновении было что-то большее, чем просто забота. Мы оба это знали, но молчали.

Он наблюдал за мной, за движениями моих пальцев, за тем, как я ловко бинтую его руку.

– Где ты научилась это делать так… – пробормотал он, – уверенно. Не дрожишь, не морщишься. Как будто… привычка.

Я чуть усмехнулась, не поднимая на него глаз.

– Опыт, – сказала я с иронией. – Так сказать, домашняя практика. Бесплатно, без сертификатов.

Он застыл. Тишина повисла между нами на пару ударов сердца. Я знала, что он понял. Не сразу. Но понял.

– Антон?.. – тихо спросил он, почти не веря, что произнёс это вслух.

Я кивнула. Легко, как будто речь шла не о годах страха. О годах боли, спрятанной под дорогими тканями, под улыбками, под тихим "всё хорошо".

– Первое время просто училась делать это быстро, – сказала я. – Чтобы синяки не бросались в глаза. Чтобы не осталось следов. Чтобы никто не видел.

Я посмотрела на него. Он отвёл взгляд. Его челюсть сжалась, пальцы нервно сжались в кулак.

– Если бы я тогда был рядом… – прошептал он.

– Ты бы не смог ничего изменить, Алекс, – перебила я мягко. – Антон делал всё медленно. Точно. Под кожу. Так, чтобы ты начинаешь и сам в это верить. Я и поверила.

Он покачал головой, словно пытался вытряхнуть из себя невозможное – то, что он узнал обо мне сейчас.

– А теперь? – спросил он после паузы. – Ты всё ещё веришь в это?

Я задержала взгляд на его лице. Уставшем. Изрезанном. Настоящем.

– Нет, – сказала я. – Теперь я верю в себя. И, может быть… немного – в тебя.

Он усмехнулся, горько, но с теплом.

– Это уже больше, чем я когда-либо заслуживал.

Мы замолчали. Но теперь между нами не было тишины. Была – связь. Сквозь боль. Сквозь тьму. Сквозь всё, что оставили за дверью.

Я закрыла аптечку, аккуратно протёрла руки и положила ладонь на плечо Алекса.