И вот иди, гадай, то ли красноречиво проявилась в шофёре редкая безответственность, то ли неудержимо влекла его красота и, как маяк, вела по жизни тяга к прекрасному полу. Что ни говори, Колыванов, похоже, наперёд предвидел грядущие события и уж, по крайней мере, свято верил, что случайные связи до добра не доводят.

Не будем, однако, скромничать, отдадим Тягину должное как шофёру. При всех своих лошадиных силах, умопомрачительной тяжести и непредсказуемом тормозном пути грузовик остановился, как вкопанный, точь-в-точь по соседству с загадочной девицей, буквально рядом или ещё ближе – тютелька в тютельку, как принято говорить. Впрочем, мало кто знает, что есть тютелька в натуральную величину.

Кстати сказать, Колыванов, будучи простым шофёром из глубины народа, проявил к тютельке повышенный интерес. Никто, впрочем, не имел о тютельке ни малейшего понятия – ни понятия, ни представления, ученые знатоки и научные светила морщили лбы и напрягали ум в поисках ответа. Но однажды Василию повезло. Просветил его ветхий старик, которого Колыванов подвёз по пути. В глухой деревне среди болот и лесов тютей называли зарубку на дереве, сделанную топором. Умелый плотник рубил дерево с исключительной точностью – след в след, удар в удар. Тютелька, как водится, вела происхождение от тюти и оказалась не только зарубкой, засечкой, зазубриной, но метким и расчётливым ударом топора.

"Ах ты, Господи, Боже мой!" – восхищённо подумал Василий, сражённый богатством родного языка.

Нет смысла разводить турусы на колёсах. Выскочив из кабины, Тягин мелкой рысью побежал к незнакомке и не представился даже, не вручил визитную карточку, не поинтересовался, куда девушка держит путь, но не мешкая, не теряя времени понапрасну, бесстыдно распахнул дверцу.

Конечно, это был намёк. Откровенный намёк, характерный для легкомысленных людей. Более нескромное поведение трудно себе представить, аналогичные беззастенчивость и бесцеремонность всегда производили на Василия отталкивающее впечатление.      Справедливости ради упомянем, что вдумчивый и сдержанный по своей природе Колыванов в глубине души не на шутку осерчал, то есть кипел от недовольства и бурно негодовал. Терпение почти лопнуло, как говорится, манеры напарника буквально потрясли шофёра, возмутили насквозь и даже глубже, практически до глубины души.

И что тут скажешь, по большому счету, в поведении Тягина напрочь отсутствовали деликатность и такт, необходимые в обхождении с дамами. Говоря откровенно, поэзией и не пахло, романтические проявления не наблюдались, а уж про тонкие чувства и галантную учтивость никто и не заикается.

Пока Колыванов опомнился, пришёл в сознание и собрался с мыслями, Тягин вёл себя, как слон среди фарфоровой посуды. Словно неотёсанный грубиян, топорный чурбан, невоспитанный мужлан и невежа. Он бессовестным образом подхватил сзади незнакомку и без шампанского, без стихов, без цветов буднично водрузил её на подножку. Что тут скажешь, невооруженным глазом была понятна давняя привычка, сами собой разумелись варварская повадка, дикие ухватки, а что касается культуры, она и близко не ночевала, как ни прискорбно это сознавать. Вроде бы грузчик в скобяной или москательной лавке по весу принял и разместил товар.

«Ни поэзии, ни романтики», – мысленно разоблачил и осудил Колыванов недостойное поведение напарника. – «Голая проза жизни".

Не будем, однако, драматизировать и сотрясать воздух истошными воплями, но всякий раз, когда кто-то проявлял бестактное отношение к женщине, душа Василия сникала и морщилась, болезненно саднила, сердце беспорядочно сжималось, язык немел, шофёр сгорал от стыда и не находил себе места.